Она улыбнулась:
— Не исключено, что некто вроде меня может обладать особыми знаниями.
— Некто вроде тебя?
— Чародейка моих способностей.
— Насколько же ты хороша?
— Не думаю, что значительно им уступаю, Мерлин.
— Семья всегда узнает последней, так получается? И почему ты не обучала меня сама, вместо того чтобы отсылать к Сухаю?
— Я плохой учитель. Мне не нравится наставлять людей.
— Ты учила Джасру.
Она склонила голову вправо и сощурила глаза.
— Тоже Мэндор рассказал?
— Нет.
— Тогда кто?
— Какое это имеет значение?
— Большое, — ответила мать. — Потому что я не верю, что ты знал это во время нашей последней встречи.
Я вдруг вспомнил, что там, у Сухая, она говорила о Джасре что-то, подразумевающее их близость, и я обязательно бы отреагировал, если бы не тащил груз предубеждений и не летел в самую грозу с горы под дикий визг тормозов. Я уж собирался осведомиться, какое имеет значение, когда я узнал это, как сообразил, что мать действительно интересуется, от кого я узнал, ибо ее заботит, с кем я мог говорить о таких вещах с момента нашей последней встречи.
Ссылаться на Люкова призрака Пути показалось мне неблагоразумным, потом я ответил:
— Ну ладно, ладно. Мэндор оговорился, а потом попросил меня молчать.
— Другими словами, — подытожила она, — он ожидал, что слух вернется ко мне. Зачем же ему понадобилось так себя вести? Поразительно, до чего же он коварен.
— Может, и вправду просто оговорился?
— Мэндор никогда не оговаривается. Никогда не будь ему врагом, сын.
— Неужели мы говорим об одном и том же Мэндоре?
Мать щелкнула пальцами.
— Конечно, ты знал его лишь ребенком. Потом ты покинул Дворы и с тех пор видел своего брата всего несколько раз. Да, он коварен, хитер, опасен.
— Мы всегда отлично ладили.
— Разумеется. Он никогда не враждует по пустякам.
Я пожал плечами и вернулся к еде.
Через какое-то время мать сказала:
— Осмелюсь предположить, что меня он охарактеризовал подобным же образом.
— Ничего подобного не припоминаю, — ответил я.
— Он дал тебе еще и уроки осмотрительности?
— Нет, хотя недавно я и почувствовал необходимость ей поучиться.
— Несомненно, в Амбере ты приобрел некую ее толику.
— Если так, то столь малую, что я и не заметил.
— Ну-ну. Может, я не буду больше приносить тебе огорчения?
— Сомневаюсь.
— И все же что хотели от тебя Путь и Логрус?
— Я говорил тебе — чтобы я принял чью-либо сторону.
— Так трудно — решить, кого ты предпочитаешь?
— Так трудно — решить, кто меньше не нравится.
— Потому что они, как ты выразился, манипулируют нами в своей борьбе за власть?
— Именно.
Мать рассмеялась:
— Это выставляет богов не в лучшем свете, чем нас, прочих. Зри здесь истоки человеческой морали. Что все же лучше, чем совсем ничего. Если эти причины недостаточны для выбора, руководствуйся другими соображениями. Ты, в конце концов, сын Хаоса.
— И Амбера, — добавил я.
— Ты вырос во Дворах.
— Но жил в Амбере. Там у меня родичей не меньше, чем здесь.
— Все действительно так просто?
— Если бы не это, было бы значительно проще.
— В таком случае ты должен взглянуть по-иному.
— Что ты имеешь в виду?
— Смотри не на то, кто больше всего взывает к тебе, а кто больше всего делает для тебя.
Я попивал прекрасный зеленый чай, в то время как шторм подкатывал все ближе. Что-то плескалось в водах нашей бухты.
— Прекрасно, — кивнул я. — И кто же это?
Мать с улыбкой наклонилась вперед, и глаза ее потемнели. Она всегда превосходно контролировала свое лицо и всю внешность и меняла их по собственной прихоти. Она вроде оставалась той же, но временами казалась совсем девчонкой или вдруг превращалась в интересную зрелую женщину. Обычно же останавливалась где-то между двумя этими ипостасями.
Но сейчас ее лицо приобрело какие-то вечные, вневременные черты — не столько возраста, сколько сущности Времени, — ид вдруг понял, что никогда не знал ее истинный возраст. Лицо матери будто подернулось пеленой некоего древнего могущества.
— Логрус, — сказала она, — приведет тебя к славе.
Я не отрывал от нее пристального взгляда.
— Какого рода славе?
— А какой ты желаешь?
— Не знаю, хотел ли я вообще когда-нибудь славы как таковой. Это все равно что хотеть быть инженером больше, чем хотеть что-то сконструировать, или хотеть быть писателем больше, чем хотеть писать. Слава — побочный эффект, а не вещь в себе. В противном случае это просто самовозвеличивание.