– Нет, самое его содержание устранит вас от злоречия: нельзя не видеть в этом намерения спасти государство? Одна любовь, в своем ослеплении, могла бы допустить более смелую мысль… Притом же, если ваше величество дозволите мне, то я сумею надиктовать письмо таким образом, что оно исполнит наши цели, и не будет заключать в себе ни одного слова, оскорбительного для вашей чести.
– Господин кардинал, я не должна повиноваться приказаниям короля…
– Баше величество, сказал Ришельё, вставая с живостью и указывая на Сену: – вот Новый Мост.
– Какое ж он имеет отношение к нашему разговору?
– Весьма непосредственное, отвечал кардинал, глубоко вздохнув: – король, мой государь, отдал мне прискорбное повеление сказать вам, если не согласитесь…
– Продолжайте!
– Король приказал мне напомнить вашему величеству, что от Нового Моста начинается дорога в Мадрид…
При этих словах королева опустилась в кресло и долго оставалась в глубокой задумчивости. Наконец она встала, подошла к письменному столу, и обратив к кардиналу печальные, но сухие от слез глаза, сказала:
– Диктуйте, я буду писать.
И его эминенция надиктовал униженной королеве следующее:
«Господин Герцог,
«Если правда, что вы имели ко мне когда-нибудь уважение, вы можете это доказать теперь же, отложив на несколько дней нападение на форт Сен-Мартен. Это не помешает взятию крепости, ибо французы не в состоянии защитить ее. Но эта краткая отсрочка даст время королю, моему мужу, прибыть к армии и видеть собственными глазами дурные распоряжения первого министра относительно обороны. Сдача столь важной крепости наносит сильный вред доброму имени кардинала; это, при помощи людей, которые не могут выносить его деспотизма, облегчит мне средство подорвать его кредит, и мы отомстим нашему врагу. Поручаю вас, господин герцог покровительству Всевышнего.
«Анна, инфантина испанская, королева Франции».
– Вы сами надиктовали мне вещи неприятные для вас, сказала королева с легкой улыбкой, положив перо.
– И ваше величество не кричали «го-ля»! отвечал кардинал, также засмеявшись.
– Мне нечего было и хлопотать об этом, сказала Анна с некоторым родом лукавства: – ваша эминенция не были бы так неосторожны, чтобы допускать себе подобные раны, не имея, бальзама для их излечения.
Кардинал встал; он повторил Анне, что она оказала государству важную услугу, почтительно поклонился и вышел.
Хитрый министр не высказал при этом свидании всех поводов которые побуждали его просить у Анны Австрийской письмо к Бэкингему; ибо Ришельё редко употреблял какое бы то ни было средство, не обеспечив себя несколькими источниками. Для него не были тайной переговоры, начатые госпожою Шеврёз и герцогом Лотаринским с испанским королем; он знал, хотя и не положительно, об участии королевы в этих переговорах, от которых в результате можно было ожидать союза между Англией и Испаний, находившихся пока во враждебных отношениях. Основываясь на своих предположениях относительно этого будущего союза, его эминенция думал, что письмо, адресованное к английскому генералу, и первым последствием которого будет возможность французским войскам помочь Сен-Мартену, скоро примет в глазах Бэкингема характер коварства. По мнению великого политика, это обстоятельство было способно отдалить согласие между Карлом I и Филиппом IV; ибо благоразумие требовало заподозрить намерения Анны Австрийской, которую, перед тем должны были считать душой этого тайного договора. Один только, может быть, кардинал быть способен проследить даже до предположенных последствий, действие простого письма: таковы были вообще извилистые пути, на которых основывалось его огромное преимущество.
Письмо Анны Австрийской к генералиссимусу было вручено последнему таинственным образом; Бэкингем не мог иметь ни малейшего подозрения, что Ришельё принимал участие в этом деле. Будучи польщен до восторга доказательством доверия любимой особы, он решился, в доказательство своей безусловной преданности, исполнить ее просьбу: непонятная уступчивость в то время, когда менее опытный тактик увидел бы опасность отсрочки. Когда герцог, усыпленный любовью, дремал в сетях, расставленных ему его врагом, последний пользовался этим временем: огромные суда, из которых каждое поднимало по двести человек, переплывали под покровом ночи, узкий пролив, отделявший остров Ре от материка. Сен-Мартен снабжался съестными и боевыми припасами; укрепления вооружались пушками. По ночам исправляли поврежденные стены при свете фонарей, свет которых упадал только на работы, не будучи виден англичанами.