«Тайные воззвания, письменные и словесные делаются сторонниками королевы, матери Анны Австрийской, герцога Орлеанского, всем врагам кардинала. Сто тысяч хорошо вооруженных человек вступают в столицу и радостно принимают начальство славного вождя, который освобождает королевство от постыдного рабства. Королева Анна провозглашается регентшей. Явившись в благоприятную минуту в Лувр, вы захватываете бразды правления и даруете Людовику ХIII даже королевское рабство с условием прочной гарантии всем главным партиям. Гастон получает звание наместника, Роган надевает наваррскую корону и шпагу каннетабля, Ришельё подвергается гневу всех, кому он изменил или кого обидел. Кто может воспротивиться этим различным последствиям? Людовику угрожает высадка англичан, его страшит вылазка ларошельцев; Испания, Лотарингия, Савойя вооружаются против Франции: спасение в одной лишь покорности.
«Устроившись подобным образом подумывают о королевской отрасли. В этом щекотливом предмете вам окажет большую помощь герцогиня Шеврёз; но я должен прибавить, что первый танцор Англии примет хоть небольшое участье в этой комбинации. Теперь моя очередь. Тридцать тысяч человек под начальством герцога Рогана высаживаются в Англии, горячо поддерживаемые парламентаристами. Факелы раздора горят, как вам известно, на британских равнинах; трон колеблется под этим Карлом, которым управляет неспособный тщеславный Бэкингем. Решительный человек может теперь же обрушить эту подломленную монархию. Я буду этим человеком… Тогда моя судьба разоблачится: или я низвергнусь в пропасть, изрытую моею смелостью, или на челе Оливера Кромвеля блеснет венец славы, предсказанной уиндзорской сивиллой. Я знаю силу партии, страсти которой мне повинуются: участь моя в Англии не будет ниже той, какую я помогу устроить вам во Франции… По исполнении этого, пред вами может заблистать тиара. Кто будет столько смел в Европе, чтобы оспаривать ее у наших соединенных усилий?… Готовы ли вы последовать совету, взвесить в своей мудрости к осторожности, что я изложил вам? Я совсем не вижу препятствий на пути, который открываю мысленно для вашей и своей собственной фортуны. Мы с Роганом рассчитывали на ваш гений. Согласны ли вы?
Отец Жозеф был искусен, предприимчив, в особенности энтузиаст; но такой гигантский замысел затмевал ему рассудок, и он откровенно сознался в этом Кромвелю.
– Оливер, сказал он: – не будучи вещуном, вам можно обещать великое и близкое возвышение; блеск его написан у вас в душе, и ваши замыслы служат тому очевидным доказательством. Экспедиция, на которую вы надеетесь, может даже скоро осуществиться, и я считаю ее исполнимой, исключая одного сомнительного обстоятельства.
– Какого? спросил с живостью Оливер.
– Отъезда. От вашей опытности не ускользнуло, что Бэкингем пропустил случай атаковать с успехом Сен-Мартен. В эту минуту, крепость в состоянии защищаться, и вашему генералу предстоит, как я полагаю, сразиться в чистом поле с искусным маршалом Шомбергом. Если английская армия будет принуждена оставить остров? Сев на свои суда, он тотчас встретит нашу эскадру, которую, что бы ни говорили, я считаю очень значительной под командой, храброго Монморанси. Итак, успех вашей попытки зависит от исхода морского сражения. Если вы будете разбиты, план, составленный вами с Роганом, погибнет, так как вы ничего не можете сделать без кораблей. Весь вопрос в этом, мессир Оливер.
– Но если мы начнем действовать с завтрашнего дня?
– Вы могли бы сделать это, если бы были генералиссимусом; но ваш кредит в английской армии, менее обеспеченный нежели в парламенте – пропорционален только чину простого полковника; а Бэкингем, как он ни пуст, не отделит, по вашему совету, части от эскадры, даже в надежде полезных последствий, пока собственная особа его будет подвергаться какой бы то ни было опасности.
– Пожалуй, сказал Оливер задумчиво. Чтобы он решился на подобную неосторожность, ему необходимо увидеть юбку вашей королевы
– Талисман этот остался в Париже.
– Наконец, если Бог поблагоприятствует нам, могу ли я рассчитывать на вас, отец Жозеф?
– Не сомневайтесь в этом.