– Вот все, чего я имею право ожидать от вас, продолжал англичанин, пожимая руку монаха. Потом, приподняв полу, палатки и указывая рукой на вершину ларошельской башни, он прибавил: – На вершине этого старинного памятника появится необычный огонь в ночь отъезда. Через месяц потом грохот наших барабанов раздастся ворот Лувра.
– Вы меня там найдете.
Рассчитываю. Здесь два честолюбца снова пожали руки друг другу. Кромвель удалился. Буря уже утихла, когда он пришел к лодке, скрытой под скалами. Еще оставалось два часа ночи, и половины этого времени било достаточно, чтобы переправиться через пролив, отделяющий равнины Сен-Мартена от области Они. Когда реформист прибыл в свой лагерь, все еще спало вокруг его палатки, и сон солдат был вообще отягощен обильными возлияниями посредственного вина, туземного производства из винограда, растущего между солеными болотами, покрывающими остров.
В то время, когда Людовик XIII устроил свой лагерь под стенами Ла-Рошели, жители ее приступили к выбору мэра. Им нужен был человек с твердым характером и чтобы отвечал данной им клятве – скорее вынести все бедствия продолжительной осады, нежели потерять привилегии и свободу. Ла-Рошельцы обратили взоры на Гюитона, гражданина отлитого природой в ту форму, с тех пор уже разбитую, из которой вышли оба Брута. Он сперва отказывался от этой чести, но принужден был уступить настоятельным просьбам своих сограждан.
Исполняя ваше желание, сказал он, вынимая кинжал: – я мэр, но с условием, что буду иметь право вонзить этот клинок в грудь первого из вас, кто заговорит о сдаче. Все вы, избравшие меня, не преминете поступить точно так же и со мной, если я дойду до позора и предложу сдачу. Кладу это отостренное оружие на стол совета, чтобы оно всегда было готово наказать ларошельца, который захочет изъявить покорность тиранам.
Вечером в день избрания Гюитона один из его друзей заметил ему, что голод более страшен, нежели неприятельский меч, и может довести осажденных до крайнего отчаяния.
– Без сомнения, отвечал мэр спокойно: – я предвидел возможность умереть с голоду. Конечно, нам с вами грозить эта участь, если не придет помощь… Но Бог допустит остаться хоть одному гражданину, чтобы запереть ворота.
Крепость, управляемая подобным человеком и оборона которой была вверена герцогу Рогану, представляла, по-видимому, большие затруднения к взятию или по крайней мере осада ее казалась продолжительной. Этого ожидали в лагере Людовика XIII, и королевская армия приготовилась к энергическим атакам. Кардинал Ришельё, желая предоставить королю отличиться храбростью солдата, захватил однако же себе всю власть генералиссимуса. Маршалы собирались на военный совет к нему; у него же каждый вечер сосредоточивались все донесения, так как его эминенция, по его словам, брал на себя уведомлять короля обо всем, что было необходимо знать последнему. Для придания себе большего эффекта в этом случае, воинственный кардинал появлялся на смотрах в латах, в каске и при шпаге. Но как этот военный убор не мог изгнать из памяти генералов сутаны, наперсного креста и скуфьи, то они и подсмеивались иногда над этим клерикальным Ахиллесом, что втайне оскорбляло кардинала.
Этот в своем роде маскарад нередко подавал повод к комическим сценам. Епископ тулузский, кардинал Ла-Валетт, был также призван к командованию войсками; но смелый игрок, отъявленный мот и страшный любитель женщин, он в одно и тоже время появлялся в алтаре и на приступах, с целью получать духовные доходы и военное жалованье. Однажды во время осады Ла-Рошели, отслужив обедню, Ла-Валетт поторопился вооружиться, чтобы не опоздать на совет. В этой поспешности он накинул на себя только что снятый и орарь, вместо портупеи, продел свою шпагу в петлю предназначенную соединять оба конца этого левитского украшения. Маршал Бассомпьер, остряк, любивший посмеяться при каждом случае, первый заметил ошибку кардинала. Подойдя к нему и прикоснувшись в странной портупее, он спросил, не и решился ли наконец король последовать плану набожного Фонтенака.
– Я начинаю одобрять эту мысль, прибавил он: – и хочу заказать орарь, ибо он должен составлять часть генеральского убора.
Кардинал-генералиссимус не мог иметь адъютантом капуцина в настоящем виде. Поэтому отец Жозеф, будучи призван к исполнению этой обязанности, должен был изменить не мало свой обыкновенный костюм: и он подпоясался шарфом с серебряной бахромой, к которому прицепил свою шпагу, почти так как в наше время арлекин прицепляет свою деревянную шпагу, к кожаному поясу. Не смея довести маскарад до надевания каски, капуцин завернул свою, совершенно выстриженную голову в кусок красной материи так, что францисканский монах не мало измененный в костюме, головой почти походил на мусульманина.