– Анна! милая Анна! – сказал англичанин, покрывая поцелуями дочь Филиппа II: – твой до последнего вздоха!
Едва герцог, проговорил эти слова, которые обнаружили для нас амьенские тайны, как уже мнимый паж, Бригитта, и свет исчезли из комнаты. Мягкий луч месяца, подернутого прозрачным облаком, слабо освещал эту страстную сцену.
– О, да, мщение! мщение за ужасный позор, – говорил страстный голос особы, которой не было видно: – потом умереть, если нужно, но умереть отомщенной!..
И голос смолк… и только бледный луч месяца, косвенно упадая на занавески, озарял этот очарованный полог.
Наслаждение бодрствует настойчиво, но это не благоразумно. Кроткий, но докучливый голос должен был несколько раз подавать совет осторожности за занавес, где слышны были вздохи о быстро пролетевшей ночи. Несколько ярких полосок показались уже на востоке. Ночной покров едва только был в состоянии покровительствовать уходу Бэкингема между обнаженными деревьями, окружавшими «Мост вздохов». Чтобы достигнуть до комнаты Анны Австрийской, герцог усеял пройденный путь гинеями; но с восходом солнца ничто не могло бы его спасти от неминуемой опасности. Он ушел… Прощание было продолжительно, не смотря на благоразумные просьбы Мари, которая тоже уходила. Последний поцелуй длился, усложняясь и последним восторгом и невыразимой тоской. Слово «навсегда» замерло на губах Бэкингема, – оно болезненно встретилось с таким же словом возлюбленной… Наконец они расстались.
Долго королева, стоя одной ногой на «Мосту вздохов» и другой на окне, пристально смотрела на точку, где английский министр сливался с темнотой. Вдруг группа облаков прикрыла отчасти солнечные полосы, выраставшие на востоке; потом, вспыхивая огнем, эта прозрачная масса вскоре образовала ореол, подобный тем, какие рисуют над головами угодников. Дойдя до экстаза от собственного волнения и будучи поражена поэтической формой облаков, Анна вообразила, что за этим фантастическим ореолом она увидела великолепного Бэкингема, блестящего от драгоценных камней, одним словом такого, каким он появился первый раз в Лувре. Он величественно поднимался в пространство; но лицо его было бледно, и кровавая струя бежала из левого бока… Необъяснимая иллюзия, непостижимое предвестье! Через шесть недель после этой упоительной ночи королева узнала, что Бэкингем пал под ударами убийцы (23 августа 1628).
Говорили, что герцог, жертва фанатизма, поплатился жизнью за свое отдаление от доктрин пуританизма. Но это кажется мало вероятным: надобно искать другой причины его смерти.
Мы уже сказали, что Ришельё имел обычай везде наблюдать за своими друзьями и недругами; тайные агенты, которых он содержал при всех дворах, сообщали ему самые подробные сведения, и, зная таким образом, что за границей затевалось более в пользу Франции, или против нее, он и действовал, соображаясь более с этими таинственными данными, нежели с подлинными документами посланников. Поэтому кардинал знал, что по возвращении из своего несчастного похода Бэкингем отправился в Портсмут ускорить вооружение нового флота, который еще раз хотел привести к нашим берегам. Когда он перед тем появлялся в Лондоне, придворные осыпали его горькими насмешками… Господствуя безусловно над умом короля, а следовательно и над источниками Англии, он хотел опровергнуть во что бы то ни стало эти критики и решился употребить все для достижения победы. Этот верховный министр поклялся утопить на ларошельском рейде последний корабль, последнего человека, последнюю гинею скорее, нежели потерпеть вторичное поражение.
Решимость эта не замедлила встревожить кардинала. Его эминенция чувствовал все, чего надобно было страшиться от человека, не щадившего ни золота, ни крови, и отчаянные усилия которого могли надолго отсрочить сдачу Ла-Рошели. В неверной игре судеб достаточно одного удара кости, чтобы разрушить кредит человека; столько же нужно, чтобы и утвердить его навсегда. Ришельё в своем фаталистическом предвидении уверил себя, что или ла-рошельская пушка убьет его фортуну или на дымящихся развалинах этого города воздвигнется несокрушимый памятник его славы: последнее предчувствие должно было осуществиться. Среди этих опасных страхов министр Людовика ХIII не раз испытывал желание принести в жертву Бэкингема, однако удерживался, пока действовало лишь политическое вдохновение. Но когда агент его эминенции, скрытый в Портсмуте, донес, что герцог выехал из этого города с госпожою Шеврёз; когда этот шпион видел корабль, увозивший их через Океан, когда кардиналу стало известно, что эти путешественники подошли к французскому берегу, боязнь прелата превратилась в бешенство. Он тотчас же объяснил замысел изгнанницы: одна ночь, один час, наконец, одна благоприятная минута могла дать наследника престола, примирить королеву с мужем, довольно доверчивым, чтобы считать себя отцом, и в одно и то же время обмануть ненависть, надежды и ревность первого министра. К несчастью для него, открытие этого замысла не могло быть так быстро, как исполнение: шаги Бэкингема и Мари были известны до ворот Лувра, до восхода на «Мост вздохов»; но в момент, когда факт был засвидетельствован, – все совершилось уже… и Ришельё, с пеной у рта, повторял это роковое слово с мыслью о последствиях, которые с ним связывал.