– Господин Гюитон, сказал министр: – я знаю победу, более лестную для его величества, нежели занятие города, который вы так мужественно защищали – это вы сами.
– Государь завоевал у меня все, что мог завоевать: моя рука безоружна, господин кардинал.
– Этого не довольно: его величеству будет приятно иметь у себя на службе вашу опытность и отвагу.
– Армии, монсеньер, способны только к покорению.
– По крайней мере, вы больше склонны к французскому королю, нежели к английскому.
– Конечно, гораздо же лучше сдаться королю, который умел взять Ла-Рошель, нежели тому, кто не сумел оказать ей помощи.
– И вы это изведали на опыте, отвечал Ришельё, напрашиваясь на комплимент: – фортуна государства немало зависит от достоинства его слуг: упорное сопротивление Ла-Рошели служит тому убедительным доказательством.
– А завоевание доказывает то же самое.
Но словно раскаявшись в этой похвале, откровенный рошелец прибавил:
– Господин кардинал, я часто сожалел, что такой гений, как ваш, не служит стране, но лицу.
– Мессир Гюитон, отвечал Ришельё, не колеблясь: – я не видел и истории, чтобы народы были менее неблагодарны государей. Фемистокл, Аристид, Камилл, Аннибал…
– Да, помню, они кричали о неблагодарности, ибо ценили как честолюбцы о делах мира; но если бы они отдали отечеству свои услуги вместо того, чтобы их продавать; разве они думали бы о наградах, которых им не доставало?
Ришельё не отвечал на этот порыв высокой философии, но с живостью поклонился, чтобы шепнуть что-то на ухо отцу Жозефу, который и вышел немедленно.
Выходя из дому кардинала, Гюитон, не нашел в передней алебардщиков, одетых в его ливреи, которые его провожали сообразно с привилегией мэров Ла-Рошели. Когда он искал глазами этих вооруженных людей, Ришельё сказал ему.
– Я вижу, чего вы ищите, мессир Гюитон, но государь отменил преимущество, которым вы пользовались – иметь вооруженную стражу.
– Если бы я предчувствовал подобное унижение отвечал мэр: – я вел бы осаду до тех пор, пока Людовик не нашел бы ни одного живого гражданина при своем вступлении в Ла-Рошель. Тогда была бы полнейшая покорность.
– По вашему расположению духа, сейчас выраженному, я вижу, что и вы, как и всякий другой, заражены страстью к почестям, даже самым суетным. Что ни делай, а человек скажется…
– Заключение ваше ошибочно: если я унижен, то не отношу этого лично к себе, но к большому городу, оскорбленному в моем лице.
И Гюитон вышел поспешно.
Таким образом окончилась Осада Ла-Рошели, предмет всех усилий, или лучше сказать, всех страхов Людовика ХIII. Действительно, надобно сознаться, что город этот, важный по числу жителей, а еще более по своему и положению, мог не только встревожить государство, но подвергнуть его значительным опасностям, открыв свой порт англичанам, уверенным найти во Франции грозную поддержку в протестантской партии. Кромвель сознавал это хорошо, и честолюбивый реформист льстил себя надеждой обратить эту иноземную помощь в пользу своих обширных замыслов. Поэтому для Ришельё было очень важно затушить, разрушить очаг какого страшного мятежа. Если ему оставалось еще захватить какое-нибудь могущество в королевстве, то он понимал, что победа, столь пламенно желанная королем, должна была доставить ему это желанное могущество. И он прилагал все свое знание, все свои богатые способности к распоряжениям относительно осады, пока она продолжалась, его эминенция положим, будучи смешон в своих притязаниях на воинские почести, тем не менее удивительные – мудрость, осторожность и деятельность. Благодаря этому необыкновенному человеку, еще в то время совершенно неизвестного во французских войсках, дисциплина появилась под стенами Ла-Рошели и поддерживала в лагере порядок, без которого продолжительная блокада была бы немыслима. Говорить о предупрежденных беспорядках в эту эпоху, когда армия по преимуществу состояла из нерегулярных банд, значит говорить, что жалованье выплачивалось аккуратно, и что в припасах никогда не было недостатка. Для удовлетворения нужд солдата, Ришельё взимал в соседних областях громадную контрибуцию деньгами и натурой; изобилие и веселость царствовали в лагере, а бедность возрастала и текли слезы в окрестных городах и селах. Но Людовик ХIII видел только благоприятные следствия, совершавшиеся у него на глазах, как бывает со многими государями, его взорам представлялась только красивая сторона призмы.
Кардинал получал блестящую награду за свою настойчивую заботливость: Людовик признал в нем единственного победителя Ла-Рошели. Маршалы Шомберг и Бассомпьер распоряжались военными операциями; герцог Ангулемский блистательно действовал во время осады; Марилльяк усиленной бдительностью удвоил полезность плотины; но их скупо вознаградили за такую энергическую деятельность. Героем кампании был Ришельё. Через несколько времени этот прелат получил звание генералиссимуса армии и суперинтенданта флота; господствуя таким образом над должностью коннетабля, если бы королю угодно было назначить кого-нибудь на это место, он подчинял себе в настоящем звании генерал-адмирала, которым облечен был принц крови.