Так поднимаются люди, которые умеют возвышаться над своим веком на крыльях гения и удивлять смелостью. Перед ними открывается бесконечное поприще; они одни назначают ему пределы там, где хочет остановиться их воля. Но честолюбие Ришельё представляло ту особенность, что он умел делать его более и более захватывающим, не боясь соперников и не страшась преграды даже со стороны верховной власти: ибо интересы трона – для него пустой предлог – были в глазах света существенным очевидным поводом…
Действительно Людовик ХIII по достижении совершеннолетия был управляем в совете Марией Медичи; он освободился от этого возраставшего регентства лишь посредством неблагодарности кардинала, позабывшего милости и интимную дружбу своей благодетельницы. Аристократия гордо поднимала голову: она становилась грозной, снова вооружала свои замки и собиралась свергнуть королевское иго. Этой высокомерной грубости министр противопоставил хитрость, коварство, измену: он обезоружил, обобрал, унизил вельмож. Убедившись наконец в их слабости, он свалил их и наступил им ногой на горло. Могущественная партия которую беспрерывно возбуждала несправедливая, пристрастная монархия, подняла против нее знамя Кальвина, которое каждый век обагрял новыми потоками крови. Ришельё, вооружившись отвагой дворянства, которое сделалось в его руках лишь пассивным орудием, срубил главную голову у мятежной гидры, и оставил ее угасать в бесполезных усилиях. Как результаты этих великих действий не могут подлежать ни малейшему сомнению ни восстановленная власть Людовика ХIII, ни обеспеченность его царствования. Какой моралист, какой законодатель осмелится отрицать эту поразительную двойную истину. Но есть другая правда, которой правители никогда не, должны упускать из виду, если хотите оставаться действительно владыками: господство над людьми и над вещами принадлежит только деятельному человеку: Ришельё безнаказанно сохранял и славу и силу; король уже не властен был отобрать их у него ибо министр мог сказать государю: «Я действую от вашего имени», когда было очевидно, что ему доставались все выгоды. Но всегда заставит идеи величия подавить память о преступлениях, совершенных этим, человеком, но удержит его постоянно в ряду наших. знаменитостей то, что, подчиняя своему деспотизму все классы во Франции, он никогда не угнетал Франции за ее пределами и всегда, выигрывал в политических играх Европы. Но в одно время с Ла-Рошелью не была еще покорена вся партия реформатов; герцог Роган собрал свои остатки в Лангедоке. Монтобан, Кастр, ним заперлись от королевских войск и знамя Кальвина развевалось на укреплениях этих городов. Принц Конде, Эпернон, Монморанси тревожили инсургентов с половины 1628-безславная и опустошительная кампания, заключавшаяся в том, что жгли хлеба, рубили, деревья и истребляли виноградники, для того, как говорилось, чтобы кальвинисты были не в состоянии снаряжать воинов. Нельзя не трепетать, упоминая образование отряда из тысячи гастадуров, которых генералы велели убивать как саранчу на жатве, чтобы истребить прежде достижения зрелости. Потомок первого христианского барона, достойный впрочем, удивления и жалости, приобрел себе страшную знаменитость в истреблении благ Господа, которому, безумный считал благочестиво угодить этим опустошением. Плодородные поля между Пимом и Узе были покрыты большими местечками, остальное население которых хотело защищать свои земли. Тогда Монморанси не будучи в состоянии опустошить без опасности равнину, решился сжечь всю страну. Забрав все свои войска, он жег местечки, села, деревни и буквально жарил всех, кому старость, детство или болезнь не позволяли убежать. Такова была система прозелитизма, пущенная в ход во имя Людовика Справедливого против французов, названных неприятелями только потому, что они хотели молиться Богу иначе, нежели кровожадные проповедники католицизма. Небо – мститель подобных святотатственных поступков, отложило на четыре года кару за такое страшное преступление. Вся кровь бедного Монморанси должна была вылиться в углу Лангедока искупительной жертвой и полить ограбленную землю несчастной провинции.