Маркиза Фаржи, возымевшая некоторое влияние на королеву, скоро успокоила ее относительно мнимой любви короля, выставляя все, что было безвредного в этом чувстве. Она даже подкрепила свои доводы очевидным доказательством, дав возможность Анне Австрийской присутствовать невидимкой однажды в беседке в Сень-Жермэне при разговоре короля с той, которую называли его любовницей.
– Я чувствовал бы большое блаженство, милая Маргарита, если бы вы принадлежали мне душой и телом, сказал Людовик ХIII: – и вот почему мне очень грустно, что вы не хотите поселиться в маленьком версальском замке.
– Место очень хорошо выбрано, шепнула королева маркизе, глубоко вздыхая.
– К чему этот замок, к чему даже эта беседка, в которой мы находимся? Не лучше ли зала, наполняя обществом? отвечала фрейлина. – Разве, не прилично любить? Неужели может считаться преступлением нежная склонность души?
– Нет; но они говорят, что в дружбе различных полов есть нечто любящее таинственность.
– Не знаю, государь; ибо до той минуты, когда Бог привел меня познакомиться с вашим величеством, я закрывала свое сердце от каждого мужчины, сказать правду – я всех их презирала. Но мне скоро двадцать семь лет, и я уже провела десять с фрейлинами, вся жизнь которых проходит в мечтании о каких-то, не знаю, восторгах. Не раз они принимались рисовать мне пламенными красками это блаженство… Но я видела в этой страсти только чувствительное доказательство безумия. Кто в здравом уме может день и ночь мечтать о блаженстве, осуществление которого относится к надежде также как минута к вечности.
– Вижу, почему любовь не властна тронуть этой красавицы, сказала маркиза на ухо королеве. – молодая девица считает, что выигрыш не вознаграждает трудов игры.
– Мне часто приходило на мысль то, что вы говорите, Маргарита, сказал томно король.
– Я думаю, прошептала Анна Австрийская.
– Я понимаю дружбу, продолжала девица Готфор: – я вижу нежное излияние одной души в другую, чистое как все, что исходит из этого источника; ибо страсти портятся переходя лишь чрез нечистоту наших чувств… Вся грязь там.
– Право, я всегда полагала, что в любви наших щеголей нет ничего королевского.
– Во, всяком случае, государь, даже судя по их собственным словам, то что они называют счастьем, так мало, так мало, что даже не жаль и не знать его… И когда подумаешь, сколько эта безделица стоят мужчинам постоянных забот, тяжелых усилий, споров, бессонных ночей, опасностей; каким подвергает женщин сперва кокетству, а потом покорности, потом рабству, наконец раскаянию и ревности; если прибавить к этому ужасные страдания, которыми мой пол должен сверх того поплатиться за каплю меда, право можно поздравить себя, что не испытываешь счастья любовников.
– Маркиза, шепнула Анна Австрийская: – я полагаю, что эта живая льдина не совсем не права.
– Увы, ваше величество, в таком щекотливом предмете вы основываете свое мнение на весьма, старинном воспоминании.
– Грешница, отвечала королева, засмеявшись.
– Не, перестанем же любить друг друга невинно, сказала девица Готфор: – ибо нам с вами, какими Бог нас создал, – все наше доброе желание согрешить не доставить даже, как я полагаю и капли меда.
– Видите, прошептала маркиза, что ваша сильная тревога —:одна фантазия. Эта девица, благодаря достаточной доле льда; плавающего в ее жилах, ни в каком случае не опасна для целомудрия Людовика ХIII.
– Я сделаю из нее друга, отвечала королева.
– Самое благоразумное дело: она может оказать вам некоторые услуги у короля; и если ко счастливому случаю любовь озарит этого государя, вы по крайней мере будете уверены не встретиться с этой девицей на обломках ваших наслаждений.