Когда двор переехал в Компьен для исполнения этого гнусного замысла, Мария Медичи отправилась туда без малейшего подозрения, ободренная почтительностью и ласковыми улыбками короля – коварные приманки, под которыми этот государь всегда скрывал черные замыслы. Подобный порядок всегда продолжался около двух суток, как вдруг перед рассветом Анна Австрийская услышала стук у двери своей комнаты. Непуганая и растерянная, и боясь какого-нибудь нового оскорбления со стороны свирепого супруга, она, однако же, приказала Бригитте отворить двери. Вошел Шатонеф, недавно облеченный в звание государственного канцлера. Черная одежда, строгое, хотя и красивое лицо, время, в какое он явился, недавние ссылки – все это удваивало ужас королевы: канцлеру стало жаль бедной государыни, трепет которой обнаруживался движениями одеяла.
– Успокойтесь, ваше величество, сказал он: я не приношу никакой вести, которая встревожила бы вас до такой степени.
– Но это наглое появление в моей комнате…
– Было необходимо для исполнения воли короля, моего государя. Государственные причины заставляют его оставить свою родительницу под надзором маршала д’Эстре, а ваш державный супруг ожидает вас теперь в капуцинском монастыре, где уже его величество набожно слушает обедню.
– Очень важное обстоятельство в подобную минуту, господин Шатонеф.
– Я обязан передать вам желание его величества, чтобы вы изволили оставить этот замок, не видевшись с вдовствующей королевой.
– В этом случае, господин канцлер, вы имеете право доложить королю о моем ослушании; королева Мария погружена в тяжелое торе, и мне было бы грустно думать, что она считает меня равнодушной к ее бедствиям.
– Ваше величество, отвечал Шатонеф с поклоном: – подобное чувство заставляет меня молчать об этом. Ожидаю вас на галерее; вам известно как державный супруг ваш не любит ни малейшего промедления в исполнении его воли. Вот все, что я осмелюсь сказать здесь.
– И этого довольно, мессир Шатонеф. Через несколько минут я к вашим услугам.
По уходу канцлера, Анна Австрийская накинула распашной капот; «в одной рубашке», как говорят современные хроники, побежала в комнату Марии Медичи, которая сидела на постели, уже зная о своей участи.
– Ах, дочь моя! воскликнула Мария, увидев королеву: – я снова под арестом! Разве король не бесчувственное чудовище?… Увы, что он хочет сделать со мной?
– Один Бог да кардинал знает эту тайну, отвечала Анна, обнимая свекровь.
– Неужели, дочь моя, небо не избавит нас от этого злодея!.. Я надеюсь только на вас, дочь моя… Теперь брат ваш король в мире с Англией.
– Тс! эти стены могут изменить нам… В вашем доме также как и в моем все служит Ришельё, все ему повинуется. Знайте, что все ваши слуги присягнули этому человеку.
– Да сохранит же нас Господь! воскликнула Мария рыдая. – Однако послушайте, дочь моя: маршал Бассомпьер обещал искренне служить нашему делу, доверьтесь этому преданному другу покойного короля, моего славного мужа.
– По-прежнему сойтись с ним относительно наших интересов… Прощайте, матушка, надейтесь на будущее. Вы знаете, что мы сходимся в общем чувстве ненависти к бесчестному кардиналу.
– Мне уже известна тайна, что этот злодей решился перевезти меня в Мулен, без сомнения для более строгого заключения… Но я напишу к тигру – моему сыну, что скорее подвергнусь последнему униженно, нежели решусь на это насилие… Мы увидим, достанет ли у Людовика духу велеть стащить меня обнаженную с постели, не возбудив ко мне участия в самом бесчувственном человеке.
– Необходимо расстаться, матушка, сказала Анна, обнимая свекровь. – И надо мной собирается страшная гроза. Интересы нашего общего дела требуют, чтоы я избегала усиливать ее.
Обе королевы долго держали друг друга в объятиях с искренним чувством, порождаемым той общностью несчастья, которая благоприятствует симпатиям. Наконец они расстались… им не суждено было более увидеться.
Анна Австрийская нашла Людовика в зале совета в монастыре капуцинов. Еще не рассветало; король, окруженный монахами, очевидно волнуемый, но хранивший мрачное молчание; мог внушить ужас. Многочисленные зажженные свечи бросали зловещий отблеск на его бледные черты; само богатство его костюма, резко отделяясь от массы черных одежд, как-то странно выставляло королевскую фигуру. Анне на минуту он представился князем адской тьмы, плененным молитвами благочестивых отшельников.
– Ну, сказал. Людовик ХIII глухим голосом, увидев королеву: – мы едем в Санли.
Как и предвидела Анна Австрийская, стены Компьена изменили тайне королевы. Едва прошли три дня со времени переселения двора в старый замок Санли, как туда приехал и маршал Бассомпьер. Этот доблестный воин шел навстречу своей судьбы; он еще надеялся, что его блистательные заслуги, оказанные с опасностью жизни, послужат ему щитом против ударов кардинала: он не мог предполагать в Людовике ХIII столько унижения, столько рабской зависимости от подданного, чтобы пожертвовать ему самой полезной знаменитостью королевства.