– Нет.
– Отличались ли храбростью под знаменами Людовика XIII?
– Нет.
– Так как вы не служили ни отцу, ни сыну, то и не можете претендовать на получение св. Духа.
Герцог принялся смеяться, но далеко неискренне и потом оставил госпожу Шеврёз. Через несколько минут этот раздосадованный вельможа, разговаривая с другим дворянином, сказал ему довольно громко так, чтобы слышала откровенная слишком герцогиня:
– Царица красоты начинает увядать; клянусь душой, это не более как ночная красавица.
Мари только улыбнулась этой грубой остроте: ее зеркало и многочисленный круг обожателей положительно опровергали мстительное нахальство старого критика.
Вечер этот закончился замечательной находчивостью кардинала, в которой отразилась вся его тонкость и все присутствие духа. Король собирался выйти из залы, чтобы возвратиться в Сен-Жермен. В тот же самый момент Ришельё, в свою очередь подходил к лестнице. Кардинал был так могуществен, так все его боялись, что каждый поторопился дать ему дорогу, и никто не подумал оказать государю подобавшее уважение. Заметив по движениям нескольких пажей, что король хотел выйти, министр остановился с поклоном.
– Ну, что же, сказал Людовик XIII, раздосадованный поведением придворных: – отчего вы не проходите, господин кардинал? Разве вы не хозяин?
Государственный человек вздрогнул: слова эти заключали в себе нечто страшное – это было почти молния, предвестница ужасного громового удара. Но Ришельё – знал слабость Людовика ХIII: вместо ответа, он взял свечу из рук у одного пажа, пошел впереди короля и посветил ему до кареты. Какое красноречивое слово могло сравниться с этим немым доказательством!
1632 год, самый кровавый в этом царствовании, начался процессом несчастного Марилльяка: 10 мая он поплатился жизнью за мнимое бездоказательное расхищение казны, для наказания которого свирепое беззаконие за неимением суровой кары в тогдашних уголовных законах перерыло арсенал старинных постановлений. Нашли, наконец, закон, по которому казнокрад «подвергался конфискации имения и особы». Истолковывая неслыханным образом слово конфискация, развращенные судьи нашли, что она равнялась казни… и голова маршала Франции покатилась к ногам Ришельё. Через три месяца старший брат этого несчастливца, бывший государственный канцлер, умер в ссылке в Шатодене, удрученный болезнями и бедностью, хотя довольно долго управлял финансами. Со времени изгнания он жил щедротами своей невестки. Без сомнения, эта великодушная преданность возбудила мало удовлетворенное мщение кардинала, и он принудил эту даму после смерти ее несчастного родственника заплатить стражам, которые надзирали за ним.
Таковы были ужасы, ускорившее мятежное движение, затеянное полтора года назад Гастоном, и вступление его во главе армии во Францию. Поход этот, более верный в своих поводах, нежели благоразумный в исполнении, конечно, находит свое место здесь: катастрофа, навлеченная им, безраздельна с жизнью Анны Австрийской.
Экспедиционный корпус главным образом заключал в себе от четырех до пяти тысяч немецких, лиежских или неаполитанских всадников и тысячу двести жандармов или французских легких кавалеристов. Пехота состояла из кучи нищих, каторжников, разбойников, из подонков испанской армии. Все соединенные силы не превышали восьми тысяч человек. Но если это количество воинов было слабо в уважение усилий, употребленных для его сформирования герцогом Лотарингским, самодержавной инфантой Брабантской, королевой-матерью и Монсье, то все надеялись, что Испанский король, постоянно упрашиваемый госпожою Шеврёз, которой он вспоминал нежные ласки, исполнит свое обещание и пошлет вспомогательный корпус в Лангедок, когда инсургенты вступят в провинцию.
Лангедокский же губернатор Монморанси вступил в заговор Монсьё, как говорят одни, будучи возбужден деспотизмом кардинала, а по словам других – побуждаемый женой, родственницей королевы-матери. В подкрепление второго повода рассказывают, что одна девушка спавшая близ постели герцогини, подслушала разговор супругов, окончившийся следующим образом:
– Ты хочешь, сказал маршал с волнением: – и я это сделаю для удовлетворения твоего желания; но помни, что это будет стоить мне жизни.
Госпожи Монморанси хотела возражать, но герцог перебил ее и прибавил.
– Перестанем говорить об этом, дело решенное и не я последний буду раскаиваться… Тысячу сто семьдесят два дня, прошептал он потом в полголоса… Срок не далеко… Я начинаю понимать твое предостережение, маркиз Порт… Да, вечность…