Гастон хладнокровно подписался внизу этого договора, последний параграф которого обязывал его сторонников сделаться низкими доносчиками на своих друзей.
– Ваше высочество! сказал Пюилоран, заключавший договор: – я не мог добиться меньшего унижения для вас и ваших сторонников; но вам остается еще средство, достойное вас – заколоть кинжалом министра, который осмелился подобным образом поступить с вами. – Я подумаю об этом, отвечал Гастон, сверкая глазами…
Действительно, он подумал и через сорок-восемь часов, при посещении принцем кардинала, его эминенция был поражен… но только рабской покорностью, выказанной ему Гастоном. С тех пор этот принц внушал лишь жалость, если не презрение, всем, кто знал его поведение, и никогда никто уже не верил ни его слову, ни его действиям.
Герцог Орлеанский отпустил иностранцев, заложив прежде свое серебро, чтобы расплатиться с ними. В это время за ним и за его офицерами наблюдали, как за военнопленными. Принц находился под надзором кавалерийского полковника Алэ, который во всю дорогу до Тура конвоировал его с сильным отрядом. Монсье заявил желание жить в Амбуазе, и тотчас же были сделаны распоряжения присматривать за ним со всей строгостью.
В то время, как это беспримерное унижение относительно наследника престола совершалось по желанию кардинала, Монморанси, заключенный в Лектуре, казался совершенно спокойным. Доктор, сопровождавший его во всех кампаниях и редкий друг в несчастье – заключился вместе с ним; он перевязывал его раны с таким старанием, словно из рук герцога должны были посыпаться на него золотые горы, и, действительно, он искал благородной награды – дружбы героя.
– Друг мой! сказал ему однажды маршал с улыбкой: – запишите первую статью моего завещания. Когда Бог призовет меня к себе, мои волосы должны быть разделены на три части: первая будет для вас, вторая для моей жены, третья… Ах, позвольте, Люкант, не станем еще заниматься ее назначением… Это усеет заботами небольшой конец пути, отделяющий меня от могилы, а я, право, хочу пройти его весело.
– Э, что вы толкуете о смерти? У вас нет ни одной опасной раны.
– Любезнейший эскулап, вы позабыли свою науку, ибо нет ни одной раны, даже самой маленькой, которая не была бы смертельна.
– Как понимать вас, господин маршал? Если вы говорите о своем процессе, то я убежден, что нет суда в королевстве, который не поспешил бы оправдать вас.
– Доктор, я считаю вас очень искусным человеком в медицине; но клянусь прахом моего знаменитого отца, вы мало смыслите в государственных делах… Знайте, что в настоящие времена правосудие – воля кардинала; и я слишком ошибся бы, если бы питал надежду на какое бы то ни было снисхождение во всем, что касается меня.
– Однако…
– Не говорите мне больше об этом! Участь моя решена! Посмотрите, Люкант, как веселится эта молодежь, продолжал герцог, указывая доктору на группу виноградарей, которых увидел из окна своей темницы. – Должно быть, бедность очень легка: видите, как легко танцуют деревенские жители. Весь мишурный убор, которым обременяют себя при дворе, уничтожает свободу движений у знатных и заглушает в них природу… Напротив, она сказывается во всей силе под простым кафтаном этих дюжих парней и под коротенькой юбочкой этих подвижных крестьянок… В то время, как мы томимся во всей нищете нашей роскоши, они обладают настоящим богатством; их душа изъята от честолюбия, они полны своими простыми, ежедневными заботами. Клянусь, если бы я начинал снова жить, и мне был бы предоставлен выбор колыбели, я родился бы на соломе под этой мирной кровлей, осененной старинными вязами, а не под вышитыми золотом занавесками жены коннетабля Анны Монморанси… Люкант, гораздо больше счастья в доле молодого лангедокца, который за этим кустом целует свою танцорку, неужели во всей жизни герцога или пэра!
– Э! воскликнул доктор с удивлением и любовью: – я изумляюсь, что, будучи, по вашим же словам, так близко от огромного несчастья, вы как будто совсем не думаете о нем.
– Я называюсь Монморанси, любезнейший, и было бы странно видеть, если бы недостойный страх нарушил мое душевное спокойствие… А! малютка возвратила поцелуй: вот наши молодые люди и поквитались!