– Нет, отвечал король громовым голосом: – он должен умереть…
– О, государь, проговорил с жаром принц Конде: – как я скорблю за ваше величество!
– Я, возразил Людовик ХIII с яростью: – я презираю мнение света; и если бы я должен был заслужить вечные муки ада, Монморанси погибнет… Знакомы вам эти черты? продолжал король, поднося к лицу принца роковую миниатюру, которую держал в ладони.
– Да, государь, – прошептал Конде: – это портрет королевы.
– И этот портрет найден на руке вашего вероломного свояка. Должен ли я теперь помиловать его? – прибавил король с тем зловещим смехом, который обозначил у него высшую степень ярости.
Потом, подняв руку, Людовик сильно ударил медальон об пол так, что осколки разлетелись в разные стороны… Воцарилось мрачное молчание; никто не смел произнести ни слова. Король продолжал:
– Не должно жалеть о казни человека, который, так сильно заслужил ее. Пойдите, впрочем, скажите, что мы желаем в порыве нашего милосердия, чтобы палачи не смели его трогать, чтобы не вязали… Палач только отрубит ему голову.
Осужденный находился в зале ратуши. Отец Арну, его духовник, не покидал его с утра. В глазах маршала не отражалось ни малейшего смущения – он не изменился в лице; можно было сказать, что он считал бальной залой эшафот, на котором должен был появиться, а звуки труб и барабанов бальной музыкой. Оборотившись спиной к огню, Монморанси разговаривал о своей смерти, как об обыкновенном обстоятельстве.
– В котором часу надобно умереть? – спросил он хладнокровно у одного из старшин, который был гораздо печальнее его.
– Приказ отдан на пять часов, – отвечал тот грустно.
– Не могу ли я умереть раньше, – спросил осужденный: – около того часа, когда испустил дух Спаситель?
– Это, господин герцог, предоставляется на вашу волю, – отвечал синдик.
– Благодарю вас. Пусть же меня разденут и остригут мне волосы. Отец мой, – продолжал герцог, оборачиваясь к Арну: – я не смел бы идти на смерть в этом богатом платье, когда мне известно, что Спаситель умер нагим на кресте. Оставьте на мне одну только рубашку, я пойду весь белый в рай…
– Я не позволю палачу прикоснуться к вашим волосам, сказал Люкант, подходя к герцогу со всей твердостью, на какую мог собраться.
– Помните при том, что я сделал вас душеприказчиком по завещанию этой части наследства, отвечал Монморанси с кроткой улыбкой. Двумя частями мы уже распорядились… Что касается до третьей, прибавил он тише: – то если когда-нибудь вам удастся ее отдать, скажите ей, что последний вздох был для нее.
С этими словами он снял платье, и Люкант обрезал ему волосы:
– Все ли готово? спросил потом маршал твердым голосом.
– Да, монсеньер, пробормотал с усилием один из чиновников.
– Итак, господа…
Но тут Монморанси овладел собой и сказал весело:
– Если бы Бог послал мне смерть на поле сражения, я сумел бы встретить ее: это так известно во Франции! Но здесь я немного неловок, чтобы прилично исполнить то, чего от меня ожидают. Прошу вас, господин синдик, кликнуть палача.
– Я здесь, сказал, выходя последний.
– Любезный друг, молвил герцог: – стань на минуту на колени, и покажи мне положение, какое должен я принять в скором времени.
Палач, став на колени на полу, отвечал:
– Надобно, монсеньер, раздвинуть немного колени и протянуть таким образом шею.
– Смотри, продолжал Монморанси, подражая позе палача, к которой он внимательно приглядывался: – хорошо ли будет так?.. Ты не имеешь ничего поправить?
– Ничего, монсеньер.
– О, я всегда был внимательный, учеником. Я не премину последовать твоему уроку в точности. Идем, господа!
И отважный маршал быстрыми шагами пошел на казнь.
Прежде, чем пройти мимо статуи Генриха IV, Монморанси остановился.
– Мой доблестный крестный отец! воскликнул он, поднимая глаза на статую героя: – через несколько минут я буду с тобой… Я предстану туда, не краснея. Без сомнения, я заблуждался, но верил, что поступаю правильно, ибо я не думал, чтобы вдова великого короля должна была выходить из царственного ряда и впадать в бедность.
Пройдя статую, Монморанси увидел эшафот фута в четыре вышиной, на который он и взошел бегом.
– Господа, сказал он военным и гражданским чиновникам, присутствовавшим при казни: – доложите королю, что я умираю его верноподданным.
И осужденный стал на колени на краю эшафота, не заметив сзади столба, к которому должен был быть привязан.