– Боаробер! Тебе известно, что никто в мире не получает таких полных и подробных сведений как я. Узнай же, что эта молодая принцесса, впрочем очаровательная, выдала слишком большой задаток, чтобы принц спешил окончить торг…
– Как, в самом деле?
– Имею неопровержимые сведения.
– Но мне кажется, монсеньер, что вдовствующая королева будет рада женитьбе принца на известной принцессе ее фамилии.
– Прочь намерения этой старой королевы! Будет с вас довольно двух Медичис. Что ей тут вмешиваться! Впрочем я найду средство против ее оппозиции. Она увидит, что значит противиться моим видам… Ты исполнишь, что я тебе поручил.
– При первом же случае.
– Нет, подожди особого приказания. Только это уже решено.
– Мы можем встретиться еще с одним неудобством, чтоб склонить Гастона в пользу госпожи Комбалле.
– Какое неудобство?
– В городе довольно распространено мнение, что ваша эминенция в качестве превосходного дяди…
– Ну?
– Не смею окончить, чтобы ваша эминенция не разливались. Но есть у меня одна эпиграмма…
– Давай! воскликнул кардинал, схватив бумажку, которую Боаробер развертывал, и потом прочел: «О, вы, которые славите деяния Ришельё, зачем вам мучить свои головы, чтобы узнать – человек ли он, или демон, племянница его, как уверяют всюду, скажет вам какое у него естество.
– Возьми, Боаробер, сказал кардинал, возвращая бумагу – Эпиграмма очень мало весит на таких обширных весах, как у политика. Если я желаю, чтобы Гастон женился на моей племяннице, король прикажет ему отвести ее к алтарю.
– О, без сомнения, король может приказать, чтобы муж, хотя бы это и родной его брат, был… Монсеньер!
Эпиграмма не клеветала: госпожа Комбалле, со времени своего вдовства, жила в самой тесной дружбе с кардиналом своим дядей, и из боязни, чтобы ничто не вредило этим сношениям, Ришельё поместил свой племянницу в статс-дамы к вдовствующей королеве. Лицемерный развратник, Ришельё заботливо скрывал интригу, которая, будучи обнаружена, могла повредить влиянию его на эту флорентийскую принцессу. Госпожа Комбалле при вступлении к королеве дала торжественный обед вступить вскоре в кармелитский монастырь, она обещала Богу, так чтобы слышали люди – не носить ни жемчугу, ни брильянтов, ни пышных платьев; не открывать груди, никогда не румяниться, даже отнять у своих волос эти грациозные контуры, которые так обольщают взоры. Она отказалась от спектаклей, балов, концертов, охоты, на которой тогдашние красавицы выказывали свою ловкость в управлении лошадью. Наконец статс-дама Мария Медичис, по-видимому, обрекла себя на самую строгую набожность, и вдовствующая королева уважала такую набожность в столь еще молодой женщине.
Но когда покровы ночи, расстилаясь над аллеями сада, способствовали таинственным прогулкам, госпожа Комбалле, закутавшись в широкий плащ, прокрадывалась вдоль дворцовой стены, в щегольской отель, занимаемый кардиналом, разве уже получала уведомление днем, что его эминенция целый день будет занят важными государственными делами. Статс-дама, которую эти ответы не слишком огорчали, очень хорошо знала, что в те вечера дядя принимал красавицу Марион-де-Лорм, знаменитую куртизанку. Последнюю Ришельё оторвал у самых блестящих придворных кавалеров, и она смеялась с ними над вздохами министра, растрачивая пистоли, которыми он снабжал ее. Будучи далек, чтобы восставать против этого непостоянства госпожи Комбалле, он умел извлекать из этого большую пользу, ибо мнимая набожная статс-дама удваивала, говорят, даже утраивала взаимность любезного дядюшки. И как глаза ее теряли живость, губы и щеки свежесть, то все уже начинали говорить об экстазах этой благочестивой женщины… Если бы был обычай канонизировать живых, то нет сомнения, что папа поспешил бы дать в календаре место и племяннице Ришельё.
Глава IV. 1625
Свадьба Генриетты Французской. – Печатное приключение кардинала Барберини. – Появление Бэкингема. – Вера и благоговение. – Ответ по доверенности. – Турнир между Лувром и Тюньри. – Танцующие лошади. – Принцесса. – Герцогиня Монбазон. – Девица Готфор. – Мария Мантаунская. – Любовь королевы. – Бал данный кардиналом Ришельё. – Отец Жозеф.
Между тем в Париж прибыли чрезвычайные посланники Лондонского двора графи Карлейль и Голланд с поручением присутствовать на свадьбе Генриетты Французской, на которой должен был жениться герцог Шеврёз от имени принца Уэльского, но некоторые требование этикета, возбужденный кардиналом Ришельё, замедлили, отсрочили и едва не расстроили эту свадьбу. Опираясь на свое достоинство князя Церкви, его эминенция отказывал дать у себя руку посланным его Британского величества, как последние того требовали. Людовик ХIII, постоянный раб воли своего первого министра, казалось, одобрял этот высокомерный каприз, совершенно чуждый славе престола, когда граф Бриенн, ловкий и опытный царедворец, уговорил англичан на компромисс: он взял с них обещание, что они поверят в нездоровье кардинала, который имел принять их в постели.