– Это для меня было бы неописанное удовольствие, но я тоже не умею снять собственное платье.
– Ну, что же, я тебе помогу, Мари.
– О, никогда!
– Ребенок! Ведь я, скорее твой друг, нежели государыня. Полно. Начинай, а потом и я буду делать так же, как и ты.
Госпожа Шеврёз, действительно неловкая горничная, долго исполняла непривычную обязанность, возложенную на ее дружбу королевою. Наконец ей удалось раздеть последнюю. Анна Австрийская, понятно, оказалась еще более неловкой и исполнила свою обязанность не без разрыва нескольких кружев и тесемок.
Госпожа Шеврёз, как могла утешала королеву, но не помогла ей вступить на путь истины, стараясь скорее усыпать цветами запрещенную тропинку, на которую думала увлечь ее. Мало заботясь о принципах благоразумия, страстная до крайности и любящая молву о своих слабостях, герцогиня окончательно упоила королеву картиною счастливой разделенной любви. Наконец после продолжительного разговора Анна уснула на руках у фаворитки. И сонные грезы, бесполезно волновавшие королеву, извлекли у герцогини слезы сожаления, и из негодующей души ее исторглось восклицание: «О, Людовик, призрак человека! неужели для этих мучений она соединилась с тобой!»
В то время, когда за густыми занавесками своей кровати Анна Австрийская открывала свое сердце опасной сопернице, отец Жозеф, переодетый кавалером, скакал на почтовых по дороге в Лондон, чтобы предупредить последствия грешной наклонности королевы. С той же самой целью и в видах действовать непосредственно, кардинал приказал позвать Лафейма – это поочередно тонкое и жестокое орудие своей воли.
– Вы знаете герцога Бэкингема? – сказал он.
– Кого? этого павлина с красивыми перьями, явившегося из Англии ухаживать за нашими придворными дамами?
– Да. У меня есть для вас приказания относительно его.
– Благодарю, монсеньер! Я рад буду посмотреть, так ли скоро мой кинжал проникнет в сердце этого любезника, как его любовные стрелы в сердца наших красавиц.
– Прошу вас оставить этот разбойничий тон.
– Я создал язык, свойственный моим обязанностям, когда занимаюсь делами вашей эминенции. Я читал историю и знаю, что сеньор Тристан начальник дворца Людовика XI не говорил женским голосом.
– Господин Лафейма, я допускаю только половину сравнения.
– Как угодно. Что же я должен сделать при этой встрече относительно фаворита Карла I?
– Еще ничего решительного; но я поручаю следить за всеми его движениями, за каждым шагом, в особенности вблизи Лувра и Валь-де-Граса.
– Понимаю… Значит есть основание в молве, что этот англичанин подъезжает к королеве.
– Чтобы не скрывать от вас ничего, я полагаю, что он задумал это… Пока этот любезник будет видеть Анну только в обществе, мы станем держать его любовь на уздечке, но если он постарается найти какие-нибудь лазейки, необходимо, чтобы вы везде предупреждали его – вы как никто во Франции, умеете расставлять ловушки; если же в случае Бэкингем будет близок к исполнению намерения… вы меня понимаете, господин Лафейма? Но понимаете, что это в самом лишь крайнем случае. Бог дозволяет принести в жертву свое создание лишь для исполнения его святых законов, прибавил кардинал, подымая глаза к небу.
– Да будете так. И я могу надееться на управление Шампанью, которое эминенция обещали мне за первое значительное дело.
– Оно будет ваше, если дело, которое я вверяю вашей ловкости и опытности, принесет желанные плоды.
У Лафейма был отряд достойный его и состоявший из людей, описание которых будет не бесполезно. В Лувре бродили дворяне сомнительного происхождения, в бархатных вышитых плащах, гордо накинутых на тафтяные или атласные кафтаны, украшенные кружевами и позументами. Они носили широкие черные или серые шляпы с белыми или красными перьями. Они были вооружены тяжелыми шпагами, которые служили единственным истолкованием того, что они называли честью, которая не мешала им однако же плутовать в игре и грабить парижан, оставшихся вне дома в позднее время. Всегда готовые биться, они вызывали первого кавалера, которого им назначали в интересах как доброго так и дурного дела: кровь их по одинаковой цене готова была к услугам преступлению и добродетели. Таким образом, почти можно определить утонченных, хвастунов, которые ежеминутно рискуя жизнью в неверной игре поединков, делали лишь себе короткую перспективу существования и торасть мотать деньги, если они у них были. Из тех, у кого ничего не имелось, иные жили шулерством, другие подъезжали к богатым старухам и разоряли их. Некоторые увлекали девушек богатых семейств, соблазняли с спекулятивною целью, осуждая себя на женитьбу и занимали за большие проценты деньги у еврее Дибальи или у итальянца Дникомени, в ожидании приданого, которое таким образом проматывали прежде получения.