– Сознаюсь в моей неловкости, молвил Ришельё легкой улыбкой: – мне надобно было догадаться, что особенное приличие требовало бы скрыть от ее величества это дерзкое покушение.
– Боже мой, неужели я подвергалась какой-нибудь опасности! воскликнула королева, не останавливаясь, по-видимому, на сомнительном смысле слов кардинала.
– Я не думаю, чтобы опасность была так велика, чтобы испугать ваше величество; но она может быть сделается страшнее для вашей безопасности и для спокойствия короля, моего государя. Поэтому я постараюсь устранить от вас все подобные ужасы и окружу вас таким бдительным надзором, которого ничто обмануть не в состоянии.
Последние слова сопровождались таковым взглядом, устремленным на госпожу Шеврёз.
– Что касается до надзора, отвечала последняя: – то необходимо быть новичком в этом деле, чтобы не положиться на вас; но есть люди, которым не верить было бы с вашей стороны весьма благоразумно: меня именно уверяли, что вор убитый храбрым садовником сегодня ночью, друг известного Лафейма, близкого доверенного вашей эминенции.
– Поле злобы людской обширно, герцогиня, возразила первый министр с горькой улыбкой. Ведь говорят также, что мошенники, достойные виселицы, которые прорыли подземный ход к церкви этого монастыря, находятся в услужении у герцога Бэкингема.
– Какая глупость! воскликнула госпожа Шеврёз.
– Вы конечно знаете, герцогиня, продолжил кардинал: – что я не верю подобным слухам, и убежден, что вы также презираете то, что слышали.
– Конечно, поспешила ответить королева, которая боялась, чтобы фаворитка ее не увлеклась досадой.
– И чтобы уничтожить на будущее время эти клеветы, сказал кардинал: чтобы в особенности они не возбуждали веры в народе, склонном судить дурно, я озабочусь окружить королеву такой бдительностью, и что не встретится даже и предлога ни к какому разговору. Теперь, ваше величество, продолжал он, почтительно обращаясь к королеве: – надеюсь, вы не разгневаетесь на меня, если я передам волю короля, моего государя: его величеству угодно, чтобы вы изволили возвратиться в Лувр, как только поправится ваше здоровье, и чтобы в настоящее время отказались от своей комнаты в Валь-де-Грасе, но до выздоровления можете жить здесь спокойно: вокруг этого монастыря будет хорошая и надежная стража.
– Ваша, эминенция, перебила герцогиня с насмешливой улыбкой: – приняли бы на себя достойную вас заботу, если бы приказали караульным солдатам поставить цепь вокруг дома и держаться за руки.
– Средство было бы недурно, отвечал Ришельё, стараясь придать своей физиономии веселость: это был бы интересный хоровод, и король мог бы по крайней мере надеяться. не платить за музыку.
С этими словами кардинал почтительно поклонился и вышел, бросив на госпожу Шеврёз мрачный взгляд, в котором, может быть, в первый еще раз не замечалось ни малейшего выражения нежности, Легко было видеть, что Ришельё, будучи уверен, что королева и герцогиня сыграли с ним штуку, что он будет слушаться только своей ревности и что не остановится в мщении пока не изольет желчи своего сердца.
Глава VI. 1625
Красавица Кларик. – Капуцины. – Английская таверна. – Оливье Кромвель. – Возрастание реформации. – Лондон в 1625 году. – Барон Леклерк. – Пир реформистов. – Письмо Оливье Кромвеля. – Мятеж в Лондоне. – Сорванная маска.
Ошибочно предполагать, чтобы англичанки с их томным взором, томным видом, с их медленными движениями, не обладали такою же пылкою душою и могучими страстями, как и женщины других стран. Это вихрь, скрытый над поверхностью тихой воды. Графиня Кларик была женщина большого роста, стройного сложения, голубоглазая, со светлыми волосами и необыкновенно белой и прозрачной кожей, сквозь которую просвечивались голубые жилки. Альбани мог бы взять за образец эту красавицу с берегов Темзы, если бы хотел изобразить сладострастье. В тишине обыкновенной жизни, госпожа Кларик по-видимому лишена была энергии и живости; ее движения носили отпечаток беззаботной апатии. Но ничто не могло быть обманчивее этого спокойствия, которое можно приписать презрению графини к обычным светским отношениям. Едва только до ее сердца доходило впечатление, мгновенно вылетали из него тысячи искр, чтобы охватить ее воспламеняющееся существо; пробуждение в этой онемелой натуре вызывало бурю. Глаза, до тех пор полузакрытые длинными ресницами, сверкали мыслью и любовью. Эта англичанка, войдя в сферу страстей, находила свою стихию; она не признавала там препятствия: приличия, даже стыдливость удерживали ее весьма слабо; она делалась совершенно равнодушною к общественному мнению.