– Знаю, отвечала герцогиня: – ибо слова так мало входят в счастье.
– Увы, Мария, разве я не могу упрекать себя и за действия?
– Право, это уж слишком строгая совесть за какие-нибудь ничтожные удовольствия.
– Безумная!
– Поговорим серьезно, сказала госпожа Шеврёз, понижая голос. – Настает минута отъезда герцога из Франции.
– Да, отвечала королева, продолжительно вздохнув: – несколько минут мы мечтали о счастье, надеяться на которое запрещал Бог. И вот нежное пробуждение.
– А счастье, это не было нашим, перебила герцогиня.
– За это надобно благодарить провиденье.
– Принуждение – мой враг, и я не сумела бы согласиться на подобную признательность. Я смотрю на этот недостаток счастья, как на чувствительную причину горя, готового снова разбить ваше бедное сердце, и которое могла загнать безвозвратно любовь по истине? весьма политическая.
– Ты знаешь, Мари, отвечала, смеясь, дочь Филиппа III: – что я дала обещание никогда не вмешиваться в дела государства.
– Это остроумное слово служит мне доказательством, что вы поняли меня; но я боюсь, что вы не поймете равномерно и ваших собственных интересов.
– Значит, ты полагаешь, что я должна достаточно уклониться от моих обязанностей, чтобы ценой преступной слабости купить титло матери, о котором я так скорблю?
– Это очевидно: ваше величество должны дать королей Франции.
– Должна, но только законных. Неужели ты думаешь?..
– Я думаю…
– А угрызения совести…
– Бывают невольные увлечения, и, увы, бывают покатости, по которым скользишь с таким наслаждением…
– Кому это говоришь ты, Мари? Но где же будет добродетель, если не в отважном сопротивлении чувствам, которые касаются нас ближе всего. О, я надеюсь, что Бог не допустит меня, чтобы я согласилась…
– Разве женщина соглашается когда-нибудь? Скажу более, прибавила герцогиня, подчеркивая свои слова: – сама судьба заботится предостеречь вас от милого врага. Вы увидите его только в момент весьма церемонного, весьма королевского прощания, в присутствии почтеннейшей графини Ланной – этого олицетворенного этикета, – которая не дозволит вам уронить ни одной слезы. Вы знаете, что герцог получил известие из Лондона, которое не дозволит ему отложить возвращения в Англию. Завтра он покидает нас.
– Разве двор не должен сопровождать Генриетту до Амьена.
– Да, но вы не можете последовать за ней, не рискуя своею репутацией, когда король, больной, как ему кажется, объявил сегодня вечером, что остается здесь.
– Но ведь королева мать едет, и я могу ей сопутствовать.
– Не возможно, и я удивляюсь, как с вашим умом вы так мало понимаете вещи, что стесняетесь некоторыми безделицами, нанося в тоже время серьезный вред вашему счастью.
– Каким образом, Мари?
– Ваше величество, в глазах Французской королевы нет двора, если его не прикрывает мантия короля ее супруга. Вам может угрожать серьезное злословие, если вы уедете в Амьен, в то время, когда Людовик ХIII остается в Компьене.
– Как! Даже если я поеду в сопровождении королевы, моей свекрови?
– Ваше поведение в этом случае не может быть так благоприятно истолковано как ее поведение. Весьма естественно, что мать разлучается как можно позже с любимой дочерью; но неблагосклонно посмотрят на жену, которая провожает свою золовку в то время, когда муж ее болен.
– Разве он серьезно болен, герцогиня?
– Покажут вид, что верят этому, хотя бы только для того, чтобы обвинить вас. Тогда ваши чувства к Бэкингему, весть о которых может быть еще не проникла в публику, обнаружатся такой неблагоразумной выходкой и произойдет много шума из-за пустяков.
– Из-за пустяков, тем лучше, Мари,
– Тем хуже, ваше величество. Бог милостив, но свет не милостив. Было бы благоразумнее предпочесть много дела без шуму.
– Мой ум отказывается понять тебя, милый друг.
– Намерения мои скоро выяснятся; но удостойте, ваше величество, прежде ответить мне на простой вопрос: по какой причине вас так интересует поездка в Амьен?
– Но моя привязанность к Генриетте, потом почет, который справедливо… даже политично оказать государыне великой державы…
– И потом наслаждение еще раз увидеть милого человека…
– Конечно, не от тебя я хотела бы скрыть это, прошептала королева, бросаясь в объятия фаворитки.
– Итак, моя добрая государыня, не следует стремиться к этому услаждению взоров, если отнята надежда…
– Жестокая! какого! же ты еще хочешь признания?
– Ничего… Оставьте мне только унять порывы вашего сердца и не отвергайте забот, принятых мною для вашего счастья, которого вы так пламенно желаете.