– Ха, ха, ха! Превосходное признание! заметила госпожа Шеврёз, заливаясь смехом. – Этот бедный герцог из признательности позаботился мне обещать обрывки своей любви… Это слишком забавно.
И фаворитка ушла от пылкого англичанина, продолжая заливаться звонким смехом.
Людовик XIII поправился и встал с постели; но испугавшись мысли заболеть серьезно, если поедет дальше провожать английскую королеву, объявил, что намерен возвратиться в Фонтэнебло. Королева мать была извещена об этом с утра пажом и тотчас же пошла к сыну условиться на счет остального перемотала касательно супруги Карла I. При входе Марии Медичи ревнивый монарх, хотя он и был очень далек подозревать все происходившее под рукой, немедленно заявил матери, что увезет с собой Анну Австрийскую.
– Это, отвечала она: – было бы прилично, если бы болезнь ваша продолжалась; но теперь когда вы выздоровели, – будет недостойным уважения к королю Карлу, что вы оставляете здесь его супругу, а тем более хотите увезти королеву, относительно которой, как известно всему государству, вы по обыкновению, не бываете внимательным мужем.
– Клянусь вашему величеству легко говорить об этом; но ведь не могу же я закрыть ушей от доходящих до меня слухов об ухаживании герцога Бэкингема за королевой.
– Право, сын мой, вы увлекаетесь подозрениями, недостойными государя. Нет в вашем государстве самого последнего дворянина, который не удержался бы от этой ревности дурного свойства.
– Как, матушка! Неужели это низко – заботиться о своей чести?
– Чести? Увы, по этому поводу ее заставляют, принимать странное направление.
– Признаюсь, что и в этом самом направлении мы видим ее под странным покровительством. Но ведь, матушка, в свете говорят, а смешное привязывается.
– К человеку одержимому гневом, довольно безумным для того, чтобы поднять гвалт о действительной или мнимой ветрености жены, и который, в своей поспешности избавиться от страха быть обесчещенным, сам себя позорит на самом деле.
– И так, матушка, вы полагаете, что муж должен переносить молча самое кровавое из оскорблений?
– Если сомнения основываются на вымыслах собственной фантазии, то, по-моему, умнее всего даже воздержаться от жалоб, которые дают только повод к смешному.
– Если вам угодно, сказал Людовик несколько грубо: – пусть королева едет с вашим величеством до Амьена; но не могу скрыть… говорю вам громко и откровенно, что я с неудовольствием соглашаюсь на ваше желание: Дай Бог, чтобы я не рисковал в этом.
– Перестаньте, бросьте эти печальные мысли, более достойные старого кастильянца, нежели французского короля, такого, как вы. Я с удовольствием увижу возврат ваш к чувствам более нежным относительно прелестной супруги; но вы успеете пленить ее наверное – не подозрительным обхождением, но лестной внимательностью. Тогда, сын мой, ваши мрачные предчувствия, которые волнуют вас и которые поддерживают сознание ваших собственных несправедливостей относительно королевы, исчезнут на лоне искренней дружбы, и было бы крайне, удивительно, если бы эта перемена не обеспечивалась ее верностью.
– Я монарх, матушка, и не знал, что имею к кому-нибудь обязанности кроме произвола вашего величества. Что такое значили бы короли, если бы были и обязаны, подобно простым людям, подчиняться на троне этим плоскостям, называемым ухаживаньем? Оно уж мне надоело, когда в моих луврских апартаментах я вижу стаи волокит, кружащихся около огня. Все эти пошлости кажутся мне очень низкими, чтобы я вздумал подражать им, и я убежден, что Бог наградит меня за это в другом мире.
– Но не в этом, где вы передадите в руки младшей линии скипетр, который получили от моего славного супруга.
Людовик не отвечал, его брови вдруг нахмурились; самое мрачное выражение разлилось по его лицу, и без того постоянно сердитому. Он поворотился спиной к матери. Мария Медичи пожалела, что в увлечении, за которое упрекала себя, затронула струну, всегда болезненно звучавшую в сердце этого государя, еще более ревновавшего своего брата, нежели королеву.
Людовик принял прощанье Бэкингема с презрительной почти холодностью, но постарался осветить улыбкой свое бледное лицо, когда ему откланивались Карлейль и Голланд. Английский министр был оскорблен этим отличием; он поклялся отомстить французскому монарху. А холодный поцелуй, данный Людовиком Анне, побудил последнюю слить свой гнев с гневом блестящего посланника.
Три королевы в тот же день, прибыли в Амьен, в сопровождении принцев и принцесс крови. Герцог Шон, пикардийский губернатор, предложил высоким путешественникам роскошный пир по случаю рождения сына, восприемниками которого были Бэкингем и царствующая королева. Бал закончил празднество. Анна Австрийская, свободная от ревнивого надзора кардинала, от души предавалась увеселениям этого восхитительного вечера, разделяя, с гордостью, благодаря своим грациозным танцам, всеобщие похвалы, расточаемые Бэкингему, ее неизменному кавалеру. Госпожа Шеврёз видела с удовольствием, что, королева в вихре наслаждений не сохраняла ни малейшего воспоминания о мрачных событиях прошлой ночи, и сама, увлекаясь празднеством, не могла предвидеть ни малейшего облачка.