Спокойствие царствовало в городе Амьене; большинство вельмож уехало провожать королеву Генриетту; кое кто из знати обоего пола возвратились в Париж; все товарищи Лафейма пустились туда же; при королевах оставалась лишь небольшая часть свиты. Мария Медичи лежала еще в постели. Анна Австрийская со своей стороны жила, очень уединенно: она преобразила в мирную пустыню свое прелестное обиталище на берегах Соммы. Это мрачное спокойствие, вслед за шумными удовольствиями длилось уже два дня, как вдруг разнеслось известие, что герцог Бэкингем один возвратился в Амьен. Это неожиданное обстоятельство, по крайней мере для королевы – матери, чрезмерно удивило ее в первую минуту; но после долговременного пребывания при дворе Генриха IV, не было ни одной любовной интриги, уловки которой остались бы для нее тайной: она мигом проникла и цель настоящей. Что касается королевы Анны, то она превосходно разыграла удивление, когда ей доложили о возвращении фаворита Карла I, который приехал уже в отель, занимаемый Марией Медичи.
– Снова возвратился, Ножан, – сказала она своему камергеру, бывшему тогда в ее комнате: – а я думала уже, что мы от него избавились.
Мольер, сорок лет спустя не мог бы заставить лучше выразиться своего добродушного Тартюфа.
Оставляя английскую королеву в Калэ, Бэкингем выдумал, что получил депеши от своего государя, обязывавшие его возвратиться к королеве-матери, чтобы войти в сношения относительно более тесного союза, чем тот, который был заключен между дворами Луврским и Уиндзорским. Таков был предлог, заявленный английским министром Марии Медичи, когда он испрашивал предварительной аудиенции, неизбежной для того, чтобы быть принятым у Анны Австрийской. Возвращение это, изобретенное госпожой Шеврёз, было очень остроумно: ловкая фаворитка думала не без основания, что вслед за разлукой влюбленных, шпионство Лафейма и злобное внимание двора прекратится само собой и что быстрый приезд Бэкингема не даст им времени снова приняться за свои наблюдения. Конечно, самое благоразумное было бы возвратиться в Амьен тайно, но этот секрет, который казалось должен бы был менее компрометировать королеву Анну, скомпрометировал бы ее окончательно гораздо более, вследствие весьма естественного объяснения, какое могли придать непонятному бегству герцога из свиты Генриетты.
Вдова Генриха IV изъявила согласие на свидание, хотя и лежала в постели; она приняла мнимого посредника, смеясь и слушала с лукавством, выражение которого смущало неоднажды рассказ басни, впрочем, весьма запутанной, которую он старался выдать за истину.
– Господин герцог, отвечала мать Людовика XIII, считавшая предмет не столь важным, чтобы изгнать улыбку со своих уст: – я ни мало не сомневалась, что король, мой сын, примет с удовольствием новые предложения его Британского величества, ибо он в душе сильно желает видеть доброе согласие между обоими дворами. Это поручение будут обсуждать в первом совете.
– Удостойте уверить, ваше величества, знаменитого Людовика XIII, что король, мой государь, с радостью примет вечный союз между обоими дворами.
– Залогом, что вы разделяете столь мирное, столь горячо-дружественное расположение служит мне ваше обратное путешествие, предпринятое вами сегодня, сообщить мне это предложение лично.
– Я принял на себя это путешествие, отвечал министр с некоторым замешательством: – чтобы лично доложить вам о намерениях моего двора и полагал в душе, что не мог большей готовностью…
– Исполнить намерение, которое вас привело сюда, перебила королева: – вот чему я охотно верю, господин Бэкингем и убеждена, что вы действовали от души.
– Ваше величество отдаете мне справедливость.
– И я хочу, чтобы вам отдала ее также и королева, моя невестка. Повидайтесь с этой государыней прежде вашего отъезда, господин герцог, и когда увидитесь с моей доброй Генриеттой, скажите, что я поручила вам передать ей мое новое благословение.
С этими словами Мария Медичи протянула руку любимцу Карла I, который, будучи очарован последними словами королевы-матери, с жаром поцеловал эту руку и удалился.
Едва он вышел, как явилась госпожа Лоннай. По собственному побуждению она пришла спросить у Марии Медичи – можно ли было королеве, ее невестке, не оскорбляя приличий, принять английского министра на аудиенцию, которой он уже испрашивал у этой молодой государыни.