В тот же самый вечер при свидании с племянницей, кардинал объявит ей, что пришло время ей снять маску ханжества и открыто явиться в свет, куда она проникала лишь боковыми дверями. Дама эта была хороша, еще молода и обладала некоторым остроумием, вследствие тесных сношений с дядей. Ришельё посоветовал ей пустить в ход все элементы кокетства, со всей ловкостью, на какую она была способна, чтобы опутать молодого Гастона и вдохнуть в него желание стремиться к счастью, которое она ему обещает. Госпожа Комбалле, позаботившаяся скрыть от его эминенции, что принц в этом отношении знал все, что мог узнать, обещала повиноваться, не слишком-то рассчитывая на успех интриги, которая должна была вести к развязке, знакомой прежде…
Действительно вдруг исчезла строгая набожность госпожи Комбалле: вдовушка начала украшаться драгоценными каменьями, изобретать новые моды, появляться на прогулках верхом на белой лошади, в шляпке с перьями, в платье подбитом горностаем. Только и видели, что эту кокетливую красавицу при дворе, на балах, в театре. Многие молодые люди не замедлили наперерыв закружиться около нее: одни требовали права на нежность вследствие прежних коротких отношений, которые по-видимому она всегда забывала; другие предлагали ей с легкостью, основанной на нескромности первых, новые цепи, которые отвергала она с презрением. Гастон, вмешавшись в эту группу любезников, заставлял биться сердце честолюбивой вдовы и поддерживал надежды ее дяди. Когда Боаробер увидел, что принц схватился за эту приманку, он тотчас почувствовал усиленную радость и начал потирать руки, – что служило обычным признаком удовольствия толстого аббата. Но главная актриса этих маленьких ободрительных сцен принимала задумчивый вид и говорила себе: «увы, принцу это хорошо известно!»
В то время, когда проделки эти занимали честолюбие одних и злобу других, Анна Австрийская забывала свое горе, но не свои радости на груди верной Мари. Герцогиня возвратилась к ее величеству к величайшему огорчению лорда Голланда, который выказывал ей в Англии чувство еще слишком новое для охлаждения. Фаворитка со своей стороны уехала из Лондона не без некоторого сомнения и не без легкой досады на тиранические обязанности. Но в жизни слабой и хорошенькой женщины нет горестей, которые не имели бы утешения. Госпожа Шеврёз встретила в Париже нежного Шалэ и не нашла своего мужа. Эта перспектива независимо от случайностей могла составить маленькое весьма удобное счастье.
Притом интрига – эта старая любовь герцогини, готовилась открыть перед нею свое извилистое поприще; важные события собирались разразиться при дворе; самые наслаждения должны были занять лишь второстепенное место в душе Мари, и все пружины ее ловкости имели быть пущены в ход против единственного противника, который был достоин бороться с ней.
Пониже многолюдного Лондона, широкая Темза протекает по лугам, подобно величественной царице, покрытая нарядом из многочисленных судов. Эти плавучие магазины несут вдаль богатства Англии и приносят в этот улей промышленного города добычу, которая должна питать его деятельность. Река, гордящаяся тем, что служит проводником высоких мануфактурных познаний, с презрением плещет в берега: при впадении можно сказать, она с грустью смешивает свои волны с волнами океана, где теряется ее славное течение. Но десять миль выше столицы эта самая гордая Темза не более как скромная речка, извивающаяся по стелющимся полям, которые она ласкает робкой волной. Недалеко от ее берегов, усеянных рощами и богатой растительностью, поддерживаемой заботливыми руками, возвышается готический замок Уиндзор, который, прислоняясь к густым массам огромных деревьев, таких же старых, как и он, затемняет горизонт своими неправильными формами, сильно отзывающимися феодальным характером. Королевское это здание со всех сторон укреплено башнями, на которых во времена Карла I сохранялись зубцы и бойницы. Многие ворота со сводами, у которых виднелись еще остатки подъемных мостов, были еще снабжены рогатками. За главным входом, конная статуя одного из английских королей, произведение неискусного средневекового ваятеля, доказывала иностранцу, что Уиндзор издавна служил жилищем государей. За монументом часовня, предназначенная для католического богослужения, своею запущенностью и развалинами свидетельствовала, что монархи эти, как разумные политики, свергли с себя римское иго.