– Какая гнусная интрига!
– Не возмущайтесь, Шале: необходимо подражать такой именно интриге.
– Я не могу понять вас, герцогиня.
– Все готово для смелого замысла, и я надеюсь на его удачу. Монсье и все его дворяне, господа Вандомы со своими друзьями твердо решились истребить кардинала.
– Среди столицы?
– Нет, в его замке Флёри на опушке Фонтэнеблоского леса. Двор завтра возвращается в Фонтэнебло – и время его прибытия заговорщики избрали для исполнения своего замысла. Под предлогом большой охоты они возвратятся к кардиналу на рассвете, схватят его и под надежным караулом отведут в какую-нибудь крепость, находящуюся в распоряжении Монсье. В то время как изумленный министр подпишет освобождение Орнано для выкупа собственной свободы, королева, Гастон и принцы будут хлопотать у короля: они откроют ему глаза на поступки злого человека, отсутствие которого и будет причиной его падения, ибо Людовик столько же ненавидит его, сколько и боится. Более благоприятного случая мы не можем ожидать: король сердится на прелата с самой истории алмазных наконечников, в которой Ришельё вел себя настоящим школьником… Я считаю что колосс, пошатнулся; употребим еще усилие, и мы его опрокинем. Я сообщила свой план; все наши друзья одобрили его: если Бог поможет, Ришельё, отторгнутый от короля, останется без силы и без когтей. Но для достижения всех последствий такого прекрасного замысла, мы должны избрать человека высоких качеств, с возвышенной душой, сильного волей и рука которого не дрогнула бы. Монморанси или…
– Талейран, герцогиня: известно, что эти имена стоят друг друга.
– Друзья наши сказали это прежде, нежели вы подумали, и выбрали вас, граф единодушно.
– Я покажу себя достойным их доверия.
Граф исполнил бы свое обещание, если бы немедленно приступил к действию: ни препятствия, ни опасности не могли бы поколебать его решимости, которая, как все впечатления у пылких людей, была у него мимолетна. В то время, когда госпожа Шеврёз в тайном собрании у королевы обсуждала окончательно экспедицию в Флери с Гастоном, Вандомом, графом Море, Пюилораном, Рошфором и другими заговорщиками, ветреный Шалэ, не зная хорошенько образа мыслей Балансе, желая сделать из него прозелита, поступил крайне неосторожно, вверив ему замыслы заговора. Дворянин этот был именно горячим сторонником кардинала; он с живостью представил графу, что важному сановнику бесчестно вступать в заговор против первого королевского министра, в особенности против духовного: действие вдвойне преступно, которое если и избегнет кары на земле, то неминуемо навлечет вечное проклятие на своих виновников. Шалэ, как мы уже сказали, слабый, неспособный оспорить ни малейшего довода, суеверный даже выше легковерия своей эпохи, был мгновенно поражен горячими представлениями своего собеседника. Последний, видя произведенное им глубокое впечатление, прибавил еще более уверенным тоном, что попытка, которую он называл преступной, не удастся, будучи открыта бдительным кардиналом, с которым шутить опасно, и что топор палача, поражающий в одно время жизнь и честь семейств, заблестит над головами виновных.
– Рассчитывали ли вы, граф, воскликнул Валансе в заключение: – Рассчитывали ли вы на эшафот, в своем безумном предприятии?
Шалэ остолбенел при этом страшном вопросе; вся его решимость исчезла: он видел только палача, он слышал стук его топора, раздававшийся в отдаленных веках.