Окончив повествование, Мария Медичи вздохнула еще раз и прибавила, обращаясь к девице де-Готфор:
– Теперь, моя милая, ложитесь спать. Не нахожу слов для похвалы вам за то, что вы питаете такое глубокое недоверие к мужчинам. Держась вдали от них, сердце ваше может быть лишается некоторых сладостных порывов, но душа ваша сохраняет настоящее благополучие.
Между тем Гастон думал привести в исполнение свой замысел бегства, о котором беседовал с друзьями каждый раз на ночлегах. Принц открыл свое намерение герцогам Лотаринскому и Савойскому, отъявленным врагам кардинала, который их унизил, – от которых и получил благоприятный ответ. Они предложили ему сперва убежище, а потом помощь вооруженной силы. Тур казался самым удобным пунктом для побега: справа пролегала дорога в Мэн, откуда можно было проехать в Нормандию, Пикардию и Лотарингию, образуя ком снега из недовольных владельцев; слева сходились южные дороги, ведущие в Савойю или Каталонию, где можно было собрать других врагов двора, кальвинистов. Но настала пора действовать, и сторонники Монсье думали об этом.
Вот распределение обязанностей заговорщиков: граф Рошфор и маркиз Пюилоран, как исполнители; Колье – как советник; граф Шалэ – для сношений с Монсье, который должен был оставаться при короле до последней минуты. Они рассуждали о таких важных предметах обыкновенно в гостиницах и считали себя в безопасности, вдали от ушей, подкупленных кардиналом.
Однажды вечером на берегу Лоары, милях в шести пониже Тура, которого только высокая церковь виднелась еще в голубоватой дали, Пюилоран, Рошфор и Колье зашли в убогую гостиницу. Случай казался благоприятным в ту же ночь броситься в Перш, и они остановились лишь для того, чтобы отправить посланца к Шалэ. В этот день Кольё, готовясь в поход, явился в костюме всадника, который был встречен в удвоенной веселостью, вызванной его появлением. На нем был серый суконный кафтан, поверх которого пристегнута на перевязи самая заржавленная шпага, какую только можно найти на толкучке. Желтые кожаные сапоги спереди лопнули и завязаны были ленточками. Шляпа благородного переодетого законника была некогда черная, наверху которой торчало тощее красное перо, порядочно источенное червями. Кольё в этом одеянии очень походил на Амадиса, но Амадиса с подмостков Пон-Пёф. Посмеявшись сам вместе с друзьями, он сел с ними за хромой стол, зацепившись несколько раз шпорами – кавалерийская принадлежность, весьма мало освоенная с каблуками парламентского президента.
В жару беседы сторонники Гастона не обращали внимания на индивида, в роде извозчика, который сидел недалеко от них и потребовал вина у хозяйки. Граф Рошфор заметил это первый.
– Клянусь глазами своей красавицы, сказал он в полголоса: – мне страшно, что в последнее время мы невоздержны на язык. Видите вы этого молодца, господа?
– Он не похож на кардинальского агента, отвечал Пюилоран: – и право он гораздо больше занят своей кружкой, нежели нашим разговором.
– Я разделяю мнение маркиза, молвил Колье: – это какой-нибудь нижне-нормандец, неспособный понимать языка образованных людей.
И незнакомец, словно желая подтвердить эту мысль, потребовал у хозяйки вторую кружку на таком варварском наречии, что она едва поняла его.
– Я думаю, добрый человек, что вы из тех мест, где говорят по-галльски? сказала она, подавая требуемое.
– Именно, отвечал он, протяжно: – я еду оттуда.
– Видите, сказал Колье товарищам: – этого бедняка нечего опасаться; а потом, господа, кардинал лишился преданных ушей с тех пор, как посадил в тюрьму этого разбойника Лафейма, которого да пошлет Господь в ад…
– За ваше здоровье, мои добрые господа, сказал нормандец, который поднял стакан и, оборотившись к троим дворянам, поклонился им.
– Бог да благословит вас, отвечал весело Рошфор: – и да прибережет два аршина пеньковой веревки для того, о ком мы говорим.
– Благодарю вас, благородные господа, очень благодарю.
Разговор сторонников Гастона продолжался довольно тихо; но опытные уши могли им воспользоваться. Наконец послание, главный предмет остановки, было окончено, три дворянина встали, заплатили за несколько глотков вина и вышли.