– Я считаю ненарушимым это обещание, подкупленное духовной клятвой. Велите составить объявление, я готов подписать.
– Я должен прибавить одно слово. Вы сознаетесь, что вас, графа Шалэ, заговорщики избрали для ареста особы короля во время настоящего путешествия.
– Как, монсеньер! Обвинить себя до такой степени!
– Чего же вы боитесь? Разве я не дал слова священника!
– И вечное проклятие накажет вас за нарушение.
Ришельё отвечал только горькой улыбкой.
– Секретаря! – сказал его эминенция слуге, который явился позвонку.
Секретарь вошел и, под диктовку Шалэ, написал объявление о мнимом заговоре против Людовика XIII со всеми условиями, обсужденными предварительно. Акт был потом прочтен громко доносчику, который, не задумавшись, подписал его. После этого кардинал знаком велел секретарю удалиться.
– Граф, – сказал Ришельё, положив бумагу на стол: – мне очень приятно исполнить относительно вас наше новое условие. Вот роковое письмо: удостоверьтесь в его подлинности, прибавил кардинал наклоняясь, чтобы показать ему.
И министр бросил обличительное письмо на огонь, который мигом уничтожил его. Пламя камина увлекло потом и легкие остатки сгоревшей бумажки.
– Вы возвратитесь в вашу темницу, – продолжал кардинал. – Я отправляю вас туда с величайшим прискорбием, но это необходимо, чтобы не возбудить никакого подозрения о соглашении между нами. Теперь дело на хорошей ноге и не далее как через неделю оно будет забыто.
Талейран не отвечал ни слова министру, и ему казалось, что на лице его он заметил странное выражение, когда он оканчивал последнюю фразу. В нем шевельнулось зловещее предчувствие.
Сжигая перехваченное письмо, кардинал лишь уничтожил документ, сделавшийся бесполезным. Лафейма, которого читатель, вероятно, узнал в грубом деревенском извозчике, отнял письмо у слуги, которому поручено было отвезти его к Шалэ, и передал Ришельё. Но кардинал не говорил о нем королю. Он только постращал Монсьё посредством послушного Боаробера, что будет принужден представить королю неопровержимое доказательство. Этого достаточно было для обуздания Гастона, и Ришельё даже думал, что это средство толкает его высочество в супружеские объятия госпожи Комбалле. Он смотрел уже на этот результат, как на неизбежный, когда его покорный агент войдя запыхавшись сказал, что герцог Анжуйский согласен на брак через неделю, если согласятся королева-мать и Людовик XIII. Кардинал взял на себя исходатайствовать это двойное согласие.
– Все идет отлично, аббат! – воскликнул министр, подпрыгнув несколько раз на кресле, что выражало высшую степень удовольствия у его эминенции.
– В таком случае я закажу себе посох и митру.
– И в знак умерщвления плоти запрешься на две недели в уединение, где рекой будет литься шампанское.
– Но куда также свободно допускается бургонское и бордо.
– И где будет соблюдаться самый строгий пост, продолжал Ришельё в припадке веселости.
– Лишь бы только находились в изобилии угри, камбала, тюрбо и другие рыбы подобного качества.
– К которым не допускались бы христиане ниже шестидесяти лет.
– Ваша эминенция дорого продает епархии.
– Не могу дешевле.
– Красная шапка никогда не осеняла бы вашей головы, если бы папа держал пирожное так высоко.
– Твое поручение у Гастона ни в каком случае еще не окончено, сказал кардинал, приняв серьезный тон, даже с легким оттенком неудовольствия: – мы подумаем о посвящении твоей тучной особы, когда увидим хоть малейшую причину к такой широкой награде. А в ожидании пусть твои сальные шутки, неблагопристойные остроты, любовь к бутылке – единственные твои, до сих пор обнаруженные качества, твердо поддерживают Монсье в его добром расположении. А я довершу дело, которое непременно поставить фортуну под наше знамя.
Очевидно, Ришельё считал себя близким к достижению двойной цели своего пламенного честолюбия: замужества племянницы с Монсье, и развода Анны Австрийской. Он теперь занялся своим делом.
Коварный прелат не все сказал графу Шалэ: кроме зловещей запасной мысли относительно этого вельможи, он намеревался также отомстить и госпоже Шеврёз. Нант казался удобным местом для выполнения его черных замыслов.
Но герцогиня не дремала в виду вулкана, разверзавшегося под ногами многих особ; не зная в точности проделок Ришельё, она объясняла отчасти его виды. Проницательная эта женщина крайне удивлялась, что его эминенция до сих пор еще не принимался за людей, скомпрометированных по поводу побега принца; она уже остановила свои подозрения на близкой свадьбе Гастона с нужной Комбалле, – поставленной условием прекращения дела. Поэтому она не удивилась, когда однажды вечером у королевы Гастон жаловался на предстоявшее супружество, которое предоставляло ему нового – только название мужа…