Откладывая так надолго этот бал, ко времени, когда беременность Мадам может быть не дозволить ей на нем присутствовать, ловкий министр положительно изменял цель этого праздника. Героем его становился Людовик ХIII, а не герцог Орлеанский. Ришельё даже улыбнулся своей лукавой хитрости.
Около 10 февраля Валлето, гражданский наместник, и Ласси, купеческий голова, начали заботиться о приготовлениях к празднеству 25; несколько подробностей оттенят современным колоритом начертанную нами картину. Старшины заказали огромное количество толстых белых восковых свечей для больших канделябр, какие видим теперь только в церквях у алтарей, а также и меньшого калибра для золоченых люстр, освещавших залы, прочие комнаты и галереи. Для угощения заказано было триста фунтов конфет. В тоже время столяру велено было приготовить подсвечники и стенные бра, – работа, которая в наш пышный век поручается серебрянику или по крайней мере хорошему бронзовщику.
Накануне заговенья, в день, назначенный для бала, чиновники пригласили кухмистершу, вдову Кроазье, которая взялась приготовить ужин. Вероятно, вдова Кроазье весьма славилась в Париже в 1627 году; но поразительно расстояние, существующее между этой кухмистерской знаменитостью и нашими гордыми поварами Сен-Жермэнского предместья. Лакост, прапорщик гвардейского корпуса, явился 25 к голове и потребовал ключи от всех дверей ратуши, которые немедленно заняли гвардейцы, – предосторожность, которая не доказывала большого доверия его величества к властям его доброго города Парижа.
Приглашенные начали собираться около пяти часов вечера; тысяча двести дам заняли последовательно места в амфитеатре; от яркого освещения резче выказывались красота, наряды и драгоценные каменья.
Всю ночь не начинались танцы, хотя и играли двадцать городских скрипачей. Дамы, желавшие видеть короля, отказывались сходить со своих скамеек, и в зале толпились только кавалеры и посматривали на красавиц, сидевших одни выше других вокруг комнаты. Эта пестрая толпа, над которой волновались султаны, представляла странную смесь знатности, щегольства, смелости и неловкости; это смешение окончательно характеризовала пестрота цветов, бивших в глаза, и соединение запахов, поражавших обоняние. Цветные ленты, кружевные воротники, золотые и серебряные галуны, белье, сапоги, отороченные кружевами, все это играло важную роль в щегольской толпе; не были забыты и длинные шали, украшенные вышитыми бантами.
Тон на, бале в ратуше заключался, как и везде; в том, чтобы подымать усы пальцами или с помощью тоненькой палочки, которую носили всегда при себе, или поглаживать слегка эспаньолку: и все это произнося ругательства, клянясь своим рождением, патроном, своей красавицей, своими подвигами, и безжалостно насмехаясь над женщинами, которые усиливались нравиться, но не были в своем цвете, т. е. взявшись за это неискусно.
В такое-то общество двор приехал в масках около четырех часов утра, и вскоре заявлено было о прибытии короля. Тогда купеческий голова и старшины, в своих мантиях, не смотря на маскарад, пошли на встречу к государю, предшествуемые городскими сержантами, тоже в мантиях и с белыми восковыми свечами. Людовика XIII немедленно провели в кабинет головы, где он переоделся, а Гастон переодевался в помещении актуариуса. Все принцы, которые должны были танцевать вместе с королем, переменили свои костюмы в разных предназначенных для них комнатах, а городские музыканты тотчас же уступили свои места королевским, которые и начали играть балет. В пять часов утра Людовик ХIII, переодетый волшебником, также как одиннадцать вельмож, составлявших его свиту, явился в залу и протанцевал в кругу их пляску волшебников, поставленную одним итальянцем, имя которого может и остаться неизвестным потомству. После балета, которым толпа любовалась молча, король и его вельможи танцевали с дамами, сидевшими в амфитеатре, ибо, как и предвидел кардинал, Мадам, находясь как говорится на сносях, не могла явиться на праздник, а королева, не прибывшая под каким-то предлогом, лежа в теплой постели, мечтала об амьенском бале…
В семь часов короля пригласили в столовую, где он ел стоя и довольно долго, по словам современных летописей, говядину и рыбу. Когда он достаточно занялся этими солидными блюдами, его привели к другому столу, уставленному конфетами, прикрытому двумя скатертями, которые и были очень ловко сняты при его приближении. Пораженный красивой установкой лакомств, Людовик ХIII отошел не много и воскликнул: