Главноуправляющий финансами, Фуке, не предвидел реформ, к которым он стремился, по мнению Ла Фонтэна: хотелось ли ему достигнуть великолепия Буилльона, которого Фелльяд предлагал ему в пример, считал ли он себя обязанным продолжать удовольствия не прерывавшиеся при дворе со времени свадьбы Монсье, но он дал на этой неделе роскошный бал в своем замке Во. Я присутствовала на этом бале. Невиданно еще ничего блестящее, богаче, великолепнее; сам король был ослеплен; прибавляют даже, что его величество выразил неудовольствие. Людовик XIV вообще не любит всего, что стремится соперничать с ним в блеске и роскоши: слабость извинительная в молодом государе, которого Мазарини научал видеть величие только в пышности трона и в покорности подданных.
Здесь будет уместным сказать, что Кольбер втайне подрывает влияние Фуке, не для того, как многие предполагают, чтобы он хотел занять его место, но потому, что все, нарушающее порядок, экономию и правильность, не нравится этому систематическому и расчетливому человеку. Кольбер не питает лично к Фуке ни малейшей ненависти, но ненавидит его беспорядки, бесплодную щедрость, безграничное мотовство, гибельные последствия которых он видит в истощении государства и в новых налогах, которыми необходимо каждый день обременять нацию. Кто хочет достигнуть цели, тот не может всегда выбирать средств для ее достижения. Строгие принципы, которые развивает Кольбер перед королем, контролируя по его приказанию счеты и операции главноуправляющего финансами, опираются на все доказательства, которые могут оправдать их. Этот контролер работает так тщательно, что словно можно подозревать здесь неприязнь.
Но если Кольбер только строгий судья Фуке, то последний окружен более злобными наблюдателями. Чтобы не оскорбить дворянства, я не назову вельможи, который во время бала в Во указал королю, что хозяин в числе архитектурных украшений своего замка велел изваять белку со следующим девизом: Quo non ascendam? (До чего я не возвышусь?) Вельможа простер любезность до перевода латинской фразы. Король, который до тех пор был только недоволен, оказался рассерженным и обращался к Фуке лишь с высокомерием. Через несколько минут после ядовитого замечания вельможи его величество встретил королеву-мать в саду.
– Видали ли вы, сказал он ей: – наглую роскошь этого человека? Неужели же мы будем далее терпеть злоупотребления всех этих господ и не велим их повесить?
– Что за мысль, сын мой, и еще среди празднества, данного для вашего удовольствия.
– Что мне в его ласкательствах! Его роскошь стесняет, оскорбляет меня. Ну, видана ли подобная гордость – взять девизом: «до чего я не возвышусь»? Клянусь, негодяй перестанет возвышаться, ибо я ему отрежу ноги. В эту же ночь я велю арестовать его.
– Ах, сын мой, что вы говорите! Как, будучи у него в доме…
– Я положительно у себя, потому что все, чем Фуке владеет, все он украл у меня.
– Успокойтесь, государь, и отложите на время свое намерение, которое не сделает вам чести, а повредит вашей славе,
– Моей славе! Ну, хорошо, по вашей просьбе, я откладываю наказание этого финансиста; но говорю вам, что он скоро поплатится за свою нахальную роскошь.
Между тем Фуке, далеко не предвидевший своей участи, старался разнообразить удовольствия вокруг королевской фамилии. Мольер нарочно для этого празднества сочинил комедию «Досадные», не подозревая, что в первый день представления этой пьесы, у Фуке будет гораздо более раздосадованных в замке, нежели, сколько он представит их на сцене. Новое произведение модного поэта заставило двор хохотать от души: превосходный комизм, остроумная интрига, естественные характеры и изящная критика не допускают мысли, что все это было писано наскоро, а между тем комедия написана, разучена и представлена в две недели. После спектакля произошла импровизированная сцена, возбуждавшая снова смех, но только на счет бедного Шапелля, очень умного человека, непривыкшего к такого рода неудачам. Этот поэт тщеславился во время представления, что работал в пьесе, которую публика приняла так благосклонно. – «Как вы находите нашу комедию»? спрашивал он у одного. – «Согласитесь, что наши «Доходные» очень забавны», говорил он другому. Дело в том, что Шапелль сочинил одну сцену», из которой Мольер не мог сохранить ни одного слова. И вот единственный автор, входя, узнает, что половину слов похитил у него мнимый сотрудник. – «Ах, любезный друг, сказал Мольер при всех: – это не хорошо. Но я тебя слишком люблю, чтобы сыграть с тобой штуку и показать этим господам сцену, которую ты сочинил». Смех возобновился и Шапелль поспешил вмешаться в толпу.