А мы собрались к нему в балаган».
«Да…
Ошибочка.
Но, — Лейла пальчиком показала на свет факелов в саду визиря Шамулая. — Рабы готовят носилки.
Визирь Шамулай не возжелал спать.
Насмотрелся на нас.
На нашу блестящую красоту.
Теперь точно в балаган попрется.
Так что…
Действуем, Церера».
«Ага!
Только бороду приклею».
Мы набрали смолы в саду.
Смола со сливовых деревьев.
Липучая смола.
Лейла мне бороду приклеила этой смолой.
И усы приклеила.
А потом не могла пальчики от смолы очистить.
Я лизала пальчики на левой руке Лейлы.
Лейла лизала на правой.
Смола сладкая.
Затем мы нашли одеяния.
Одеяния в доме.
С блестками.
С подкрашенным мехом скунса халат.
«В темноте сойдет за купеческие одежды, — Лейла с сомнением меня осмотрела. — Никто не будет приглядываться.
Ночью нельзя пристально смотреть на прохожих.
Иначе можно глаза потерять.
У тебя же кинжал, Церера.
Кинжал в корзинке.
У нас кинжал», — Лейла погладила меня по руке.
«Выходим?»
«На дело!
На правое дело идем, Церера!
Наложницу из лап визиря выручать…!»
Мы вышли из дома.
Старались держаться ближе к заборам.
«Ярмарка! — я даже остановилась. — Светло, как днем!
Будто солнце светит!»
«Торгующие на ярмарке не спят.
Сторожат добро».
«Лейла?» — я через несколько шагов опустила ладошку на плечо подруги.
«Да, Церера».
«Ты обнаженная идешь.
Не страшно?»
«Страшно ли мне? — Лейла на миг задумалась. — Приятно.
Необычно.
И возбуждает!
Настолько новое!»
«Новое!» — Я повторила.
«Не забывай, что я сейчас — твоя рабыня.
Рабыня купца.
При людях держись со мной надменно».
«Надменно?
С тобой?
Не получится, Лейла.
Голос меня выдаст».
«Тогда даже не разговаривай со мной.
При людях не разговаривай».
МОЛЧАНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ НАДМЕННЫМ.
«У меня нет оружия, чтобы сражаться с трудностями, — я улыбнулась. — Я не слишком высокого мнения о наложнице Глицерине.
Но не все наложницы, как она».
«Все…»
«Что?»
«Все наложницы похожи друг на дружку».
«Но мы не должны удивляться им.
Будто бы каждая нас ненавидит».
«Ты не сделаешь Глицерине больно, Церера.
Даже, если она захочет.
Ты слишком добрая».
«Я не собираюсь ей делать больно».
«У Глицерины мысли в облаках, — Лейла прошептала проникновенно. — Скорее всего, она никогда не любила.
Ни купца.
Ни визиря».
«Она была наложницей.
Это, разве, не доказательство?»
НАЛОЖНИЦА — НЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО.
«Вовсе не значит, что Глицерина любила.
Но она играет.
Играет с визирем Шамулаем.
По своим правилам играет.
Если она влюбится…
То ей будет больно». — Лейла смотрела на меня.
Казалось, что она борется сама с собой.
Что-то мне хотела сказать важное.
Важное для нее.
Но только медленно покачала очаровательной головкой:
«Мы рискуем, Церера».
«Лейла?»
«Да, Церера».
«Ты — отважная!»
«Дааа?» — Лейла обняла меня.
Неожиданно обняла.