НЕЛЬЗЯ ЖАЛЕТЬ ВЕЩИ, ПОТОМУ ЧТО ВЕЩИ ЧАСТО ПЕРЕЖИВАЮТ ХОЗЯЕВ.
Вещи должны служить нам.
А не мы будем служить вещам.
Многие жалеют вещи.
Зачем?
Вещь не нуждается в жалости.
— Ого!
Аманда!
Ты изучала философию?
— Нет.
Я не изучала философию.
Не ходила к мудрецам.
Но полагаю, что ты и мудрецов слушала.
Не только сражению на ножах училась.
— Не хочешь надеть мою тунику? — Клио оставила вопрос Аманды без ответа.
Но свой повторила.
— Нет!
Я в мокрой похожу.
До Замка близко.
— Я не буду одеваться, — Клио взмахнула руками. — Я уже говорила.
При возможности я хожу голая.
Так удобнее.
И приятнее.
— А я тебе ответила.
Замок – твой.
Ты — хозяйка.
Делай, что хочешь.
Ты меня не смутишь.
— Даже так? — Клио пристально посмотрела в глаза Аманды. — Но ты же смущалась.
— После того, как я видела тебя в купальне.
И на тропинке.
Голую.
И барахтающуюся в ручье…
Твоя нагота стала для меня привычной.
И не смущает меня.
Я уже не обращаю на нее внимания.
Воспринимаю тебя, как одетую.
— Аманда!
ОБИДНО, КОГДА НАГОТУ НЕ ЗАМЕЧАЮТ.
Но я проглочу обиду! — Клио отшутилась.
Направилась к Замку.
«Что она имела в виду? — Аманда плелась за Клио.
Раздумывала. — Сказала, что перестарается.
С дружбой перестарается.
Как можно перестараться с дружбой?
ДРУЖБЫ ВСЕГДА МАЛО.
Или я чего-то опять не поняла?
Клио говорит загадками.
И снова голая.
Голая передо мной.
Может быть, она права?
Наверняка, права!
Ей же свободно ходить обнаженной.
Свободно и приятно.
Я же мучаюсь в мокрой тунике.
С удовольствием бы ее сняла.
Но тогда…
Может быть, Клио только этого и ждет.
Чтобы я тоже голая ходила по замку.
Тогда Клио будет праздновать победу!
Я же не хочу, чтобы она победила меня.
МЕНЯ НИКТО НЕ ПОБЕДИТ, КРОМЕ МЕНЯ САМОЙ.
Не буду!»
— Аманда! — в Замке Клио склонилась перед камином. — Я буду запекать форельку.
Одну небольшую форельку.
Но она — наша победа.
«Победа, — Аманда вздрогнула. — Клио, словно прочитала мои мысли.
О победе…»
— Ты же, Амандочка, — Клио сладко пропела. — Накрывай на стол.
Выставляй провизию.
Которую мы привезли.
Нууууу.
Если тебе не трудно.
Или.
Можешь отдыхать.
Я сама все сделаю.
— Не трудно! — Аманда спохватилась. — Клио!
Хватит думать, что я ничего не умею.
— Почему же?
МНОГИЕ ПРИТВОРЯЮТСЯ, ЧТО НИЧЕГО НЕ УМЕЮТ, ЧТОБЫ ДРУГИЕ ЗА НИХ РАБОТАЛИ.
Так им выгоднее.
Но ты не из этих.
Те люди не понимают, что некоторая работа.
Совместная работа радует больше, чем лентяйство. — Клио встала на колени.
Раздувала в камине огонь.
«Какая же у нее идеальная попка, — Аманда подумала.
Тряхнула головой. — Что это я?
Совсем с ума сошла?»
Начала выкладывать на стол из корзинок.
— Аманда! — Клио подкладывала палки в огонь.
Форелька уже насажена на вертел — Я рада, что ты приехала в мой замок.
— Потому что есть, кому похвастаться замком? — Аманда скрыла свое смущение.
«Слова Клио очень приятны для меня».
— Не только поэтому.
Не с кем разговаривать.
Приду в замок.
Упаду на шкуры.
Начинаю жаловаться.
А сейчас я могу с тобой побеседовать.
Не только с собаками и лошадками.
Ах!
Мои лошадки!
Милые! — Клио подскочила. — Ты же обожаешь лошадей. — Клио выбежала из замка.
— Клио!
Мы потом посмотрим лошадок. — Все же Аманда поспешила за хозяйкой замка.
Клио засунула два пальца в рот.
И свистнула.
Оглушительно свистнула.
КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН УМЕТЬ ЗАСОВЫВАЬ ПАЛЬЦЫ В РОТ: ОДИН — ТАК ЛЕЧИТ ЗУБЫ, ДРУГОЙ — — СВИСТИТ, ТРЕТИЙ ИМЕЮТ ДРУГУЮ ПРИЧИНУ.
Первыми на свист прилетели собаки.
Начали скакать вокруг хозяйки.
Затем важно…
Прискакали лошади.
Три лошадки Клио.
И Жара.
— Правда, они красавцы! — Клио была возбуждена.
Ее глаза горели. — Аманда!
Ну, признайся.
— Лошади довольно хороши, — Аманда засмеялась. — Разве тебе нужна моя похвала?
Мое мнение?
— О, Аманда! — Клио ходила между лошадок.
Похлопывала их. — Я могу пригласить кого угодно.
Но не хочу.
Не желаю, кого угодно.
Многих хочется вышвырнуть еще до того, как они придут. — Клио говорила убежденно. — Я иногда хочу молчать.
Хоть целый день.
А иногда желаю разговаривать хоть целую ночь.
У меня есть на это право.
У ВСЕХ ЕСТЬ ПРАВО ПОГОВОРИТЬ.
— Если ты скажешь это маркизу Монпансье, то он сочтет тебя невоспитанной, — Аманда смеялась. — Маркиз Монпансье уверен, что право говорить принадлежит только ему.