Достойная Елисафета заботилась о будущих поколениях.
Чтобы люди в будущем прославляли прежнюю королеву Норда, то есть – ее.
На аудиенцию пришел старый бард.
Одет бард не по-нордически.
Зеленый берет с пером.
Обтягивающие белые панталоны.
Тонкий бархатный бордовый камзол с позолоченными пуговицами.
«Не холодно тебе, чужеземец, в Норде?» — Достойная Елисафета озаботилась.
«Холодно, но я в карете греюсь между двумя рабами. — Гость стучал зубами. — Двух толстых рабов купил горячих.
Зажмут они меня в карете, больно, дышать не могу, но тепло».
«Ты свои легкие одежды сожги, — Достойная Елисафета посоветовала добро. — Шубу одень теплую.
Норд не Бонжурия».
«Нельзя мне другую одежду, — гость свысока смотрел на королеву. — Я – запечатляю образы великих людей на папирусе.
Для потомков…
Все художники так одеваются.
Если я шубу накину на плечи, то превращусь из художника в купца.
А это – обидно для меня».
«Да хоть голый ходи», — Достойная Елисафета пожала точеными плечами.
«Голая ты должна стоять передо мной, — художник поклонился. — Раздевайся, королева».
«Чтоооо?»
«Я запечатлею тебя на папирусе, — художник заметил молнии в глазах королевы, поэтому торопливо продолжал. — Все великие запечатлены без одежды.
Разве ты хоть одну статую видела в одежде, Достойная Елисафета?»
«Я статуй мало видела, — Достойная согласилась после раздумья. — Например, статуя Аполлона, статуя Венеры.
Они были без одежды в мраморе».
«Ты лучше, чем Венера, и красивее Аполлона, — бонжурец сделал сомнительный комплимент. — Раздевайся, а то у меня много заказов за морем.
Изображу тебя на папирусе для твоих подданных»
«Ради подданных я на многое согласна», — Достойная растянула губы в улыбке и сбросила одежды.
«Стой и не шевелись, королева», — голос художника задрожал.
Бонжурец развернул дорогой папирусный свиток и цветным мелом начал на нем рисовать.
«В уголках прелестных губ и в бездонных ледяных глазах я вижу выражение доброты и непреклонности, — художник работал руками и языком. — Доброты и ума столько, что хватило бы на много королевств.
Глаза сияют властью.
Сияние глаз не смыть даже голубой глиной.
Изгиб бровей идеальный у тебя, Достойная Елисафета.
Губки немного капризные, но волевые.
Да, волевые губы у тебя, королева.
Ушки аккуратненькие, с розовыми мочками.
Головка Чудесненькая.
Ты – красавица из красавиц, королева Норда». — Художник пыхтел над папирусом целый час.
Затем торжественно пропел:
«Я закончил».
«Покажи», — от нетерпения Достойная Елисафета даже не оделась.
Она подбежала, склонилась над рисунком и…
«Ты так долго расхваливал мое лицо, каждую черточку, а изобразил меня без головы», — королева выпрямилась и в упор смотрела на живописца.
«Голова требует много времени, — художник готов был к ответу. — Но все остальное – твои небольшие, но упругие грудки, животик, узкая талия, нежное тело, бедра, длинные ноги я изобразил правдиво.
Твои подданные…
Да что там – подданные.
Все будут в восторге разглядывать твой портрет».
«Да, действительно, все остальное ты изобразил правдиво, — Достойная Елисафета пожала плечами. — Но откуда те, кто будут смотреть на рисунок, поймут, что изображена я – королева Норда?»
«Ах, это совсем малость, — бонжурец чиркнул мелком по пергаменту. — Теперь всем ясно, что нарисована ты».
Под портретом без головы стояла подпись:
«Достойная Елисафета королева Норда».
«Как жестоки бывают люди, — фаворитка Елисафеты прижалась. — Только ты, моя Елисафеточка, добрая ко мне.
Все понимаешь».