Он стал даже ниже, чем раб по положению.
Выброшенный ненужный раб…
Я наклонилась и приложила ладошку ко лбу оборванца.
Проверяла – живой ли он еще.
И очень удивилась, когда раб схватил мою ладонь и жарко осыпал ее страстными поцелуями.
Оборванец даже потянулся губами к моим губам.
Я застыла:
«Оборванец, — через некоторое время я стала соображать хоть что-то. — Я беру тебя своим рабом.
Но поцелуи – позже, когда тебя отмоют в моем доме».
Я привязала веревку к шее раба.
Водила его по ярмарке.
Расспрашивала – знает ли, кто, чей это раб?
Я не хотела, чтобы меня схватили стражники и обвинили, что я украла чужого раба.
Но ни один купец, ни один ярмарочный воришка не знал, откуда оборванец взялся около площадки, где продавали рабов.
Работорговцы, к сожалению, уже уплыли.
Стражники предложили мне помощь.
Они сказали, что могут повесить раба на городских воротах, чтобы я не тратила на него деньги и время.
Но я отказалась.
И оставлять раба не желала.
Я угостила его рисовой лепешкой.
Раб проглотил ее.
Но голодными глазами смотрел на меня.
Он пожирал меня глазами.
Меркурий, ты понимаешь?
Оборванец, голодный раб пожирал меня глазами.
Подобное чувство я не испытывала уже больше десяти лет.
Да, я вызываю интерес и желание мужчин и женщин.
Но так, чтобы от меня сходили с ума…
Безумно меня желали – уже нет.
И оно вернулось.
Я ухватилась за этого раба». — Адель повернулась ко мне спиной.
Но это означало не приглашение прилечь и прижаться сзади.
А – отвержение меня.
Я пристыженный.
Униженный.
Оскорблённый вышел из спальни Адель.
Тут же столкнулся с оборванцем и дочерями госпожи.
Ирина и Ника выглядели усталыми, но очень довольными.
Оборванец же уже был не оборванцем.
На голове красовался золотой обруч.
Тонкая прозрачная ночная дорогая туника сидела на рабе, как на патриции.
Раб, судя по всему, тоже выдохся после купания с Ириной и Никой.
Он отстранил меня плечом и вошел в спальню.
Я же вернулся.
Чтобы испить чашу позора до конца.
Раб взглянул на томно раскинувшуюся на ложе госпожу Адель.
И глаза раба оживились.
Они запылали.
Раб заурчал и набросился на госпожу Адель.
Так голодный сокол срывается на полевую мышь.
Ирина и Ника переглянулись и захихикали.
Я же ощущал себя призраком.
Меня никто не видел.
Меня не замечали.
Я вспомнил пророчество служанки Анхен.
Но мое изгнание произошло раньше, чем через два года.
Я в отчаянье решил украсть драгоценности хозяйки и сбежать.
Я искал деньги и драгоценности по сундукам.
По корзинам.
Но ничего не нашел.
Адель, в отличие от своего мужа, прятала сокровища надежно.
Я нашел только одно нефритовое колечко и расплакался.
Рыдал я громко.
Надеялся, что меня кто-нибудь пожалеет.
Я так старался, что меня отыскал конюх.
«Меркурий, ты корчишь рожи и плюешься, как прокаженный, — конюх на меня закричал. — Ты уже не муж нашей госпожи Адель. — Весть о том, что меня свергнули, согнали с ложа Адель, уже разлетелась среди слуг и рабов. — Заткнись, или я тебя ударю хлыстом. — Конюх отвесил мне затрещину. — Учись жить прилично, Меркурий.
Это тебе не в храмовом хоре петь».
«Самое обидное, что госпожа Адель должна была подарить мне хлыст, — я утирал слезы. — Но вместо хлыста сделала подарок себе.
Привела раба.
Конюх.