Он достойный…
— Ты так считаешь, Персефона?
А мне он показался тупым, но терпеливым вором.
Циклоп привык лгать и воровать. — Амазонка зачем-то топила Циклопа в глазах Персефоны.
— Лгать, воровать – не преступление для человека, — Персефона не удивилась напору амазонки.
— Что же тогда – преступление?
— Предать – вот самое большое преступление, Семирамида.
— Предать – больше, чем воровство, ложь и убийство?
— Да, Семирамида.
Убийство – просто лишает человека жизни.
Ложь – безобидная.
Воровство — значит, чего-то человеку не хватало.
Но предательство – все вместе: и воровство, и ложь, и убийство и еще хуже.
Предательство – все вместе.
Предательство – убивает надежду и мечту, Семирамида.
— Я об этом раньше не задумывалась, Персефона, — амазонка обняла Персефону. — Но я с тобой полностью согласна.
Наверно, и Джейн тоже так думает, что хуже всего – предательство.
Поэтому не предает ягненка.
— Ягненок, — Персефона мило улыбнулась.
— Персефона?
— Да, Семирамида.
— Тебя предавали?
— Да.
Но я не хочу об этом говорить.
Я больше не пророню ни слезинки по тому предательству.
Я терпела побои.
Задерживала дыхание.
Меня щипали.
Но я не закрывала глаза, Семирамида.
Я смотрела широко открытыми глазами.
Я никого не обвиняю, Семирамида.
Оттого, что я терпела предательство, во мне поднималась ярость.
Но я гасила ее.
Кажется, что после того, как меня предали, я должна никому не верить.
Но я поступаю наоборот.
Я верю всем.
— Персефона?
— Да, Семирамида.
— Виноградинку? — амазонка отвлекла хозяйку дома от тяжелого воспоминания о предательстве.
— Спасибо, Семирамида.
Ты очень добрая, — Персефона приняла ягодку.
— Твой дом, твой стол, твой виноград, а ты называешь меня доброй за то, что я дала тебя твою виноградинку, — амазонка рассмеялась. — Персефона…
— Да, Семирамида.
— Расскажи о себе.
— Тебе интересно, Семирамида, обо мне знать?
— Думаю, что – да.
Да, Персефона.
Я хочу узнать о тебе побольше.
— Не разочаруешься, Семирамида?
— Амазонку трудно, почти невозможно разочаровать.
Мы же неуправляемые, злобные, жестокие.
— Не шути так, Семирамида.
— Не буду так шутить, Персефона.
— Я расскажу тебе немного о себе, — Персефона оторвала от виноградной кисти ягодку и в свою очередь протянула амазонке.
Семирамида высунула язычок.
Персефона опустила ягодку на язык амазонки и засмеялась: — В детстве я была шаловливая и своенравная.
Мои братья и сестры почтительно разговаривали с родителями.
Я же иногда не замечала, что чем-то огорчила отца и мать.
Разумеется, что родители не оставили бы мне никакого наследства.
Но я не думала о наследстве.
Жизнь мне казалась бесконечной.
И я в этой жизни была для себя – богиней с Олимпа.
Братья и сестры думали, что я хитрая.
Что хитростью возьму родительскую любовь.
На меня ожесточались.
Меня обижали.
У отца был очень богатый брат.
Брат безумно любил женщин.
Часто их менял.
У него умерла очередная жена.
Брат отца не захотел, чтобы единственная дочка жила с ним.
Он отправил свою дочь моему отцу в услужение.
К тому же, брат доплачивал моему отцу за содержание дочери.
Ее звали Афродита.
Она, словно из солнечного света соткана.