Голоса вокруг становились всё громче, а жара заметно отступила, оставляя только приятное тепло. Марвин прислушался, не открывая глаз. Вот женщины деловито обсуждают свои пряжи, одна из них, кажется, училась у его бабушки и до сих пор дарит ей свитера в качестве благодарности. В отдалении мужчины спорят, какая крепость лучше: Никад или Элато. Обе в относительной близости, обе славятся своими воинами, разве что по слухам уклад жизни там разный, а в остальном — одна мишура. Дети радуются, что смогут позже пойти спать и во что-то играют. Старики сдержанно смеются, спасибо бабушкиному пиву. Хокке, судя по всему, тоже задремал и даже похрапывал, но на фоне других голосов это не звучало раздражающе, Марвин бы и не заметил, не сиди он столь близко. Шум-таки вынудил его открыть глаза, всё равно скоро просыпаться. Вокруг всё было в точности как он и представлял.
Дети кричат, мужчины спорят, женщины — про пряжу. А вот и та, с чепчиком, которая училась у бабушки. Волосы светлые, глаза большие и по традиции голубые, улыбка приятная, хороша, одним словом. Можно было бы пообщаться после фестиваля, если дядя её ещё не приметил. Ещё ребёнком она была такой себе, а сейчас подросла и вошла в период ранней цветущей юности. В такую и влюбиться бы не грех, да только не кузнечное дело это: ну где стоит он со своим железом, травами и молотком и она со своим романтизмом и кружевной пряжей. Так, на раз приятно и интересно, надолго — надоест. А такие непременно остаются надолго, потому что не отстают. Взять дочь трактирщика до замужества: тоже красавица, а изводила будущего супруга и до, и после женитьбы. Сначала поэзией и розовыми облаками, сейчас бытом и капризами, а спит по опыту прошедших лет в итоге с мельником. Откуда Марвин это узнал? — От дяди Хокке, не уточняя источника знания.
Толпа принялась мерно рассаживаться по свободным местам: закат завершался, наступало время ночи. Бабушка Элла появилась тихо и незаметно, сев рядом с внуком, дядя проснулся сам как по крику петуха, отряхнулся, осмотрел присутствующих и направил взгляд к древу.
Без солнечного света оно сияло особенно волшебно: фонари, ленты и листва играли совсем другими красками, — они словно создавали новое небо, только с более яркими звёздами и зелёным сводом. Кажется, не один Марвин это заметил, потому что разговоры почти совершенно затихли — люди смотрели и заворожённо ждали. Да, фестиваль каждый год, но всего раз, а в повседневной жизни, когда у тебя перед глазами только деревня и грядка, такие краски едва ли можно встретить. Удивительная всё-таки вещь — сознание: его способны захватить какие-то сочетания цветов, чувств или мыслей и угнать в совершенно другой мир.
Старик Йир чинно поправлял рубаху и осматривал пришедших, таким образом как бы усмиряя тех, кто ещё не погрузился в забвенную тишину. Его морщинистые глаза наполнились глубокой мудростью, и он направился к центру сцены древнего амфитеатра. Последние голоса тут же смолкли, не осталось даже перешёптываний. Старец огляделся ещё раз, как бы проверяя порядок, и, сложив руки, начал.
Дорогие друзья. В этот вечер мы с вами празднуем великий день. День, когда в нашем с вами мире появились первые цветы, и деревья научились расти и плодиться сами. День, когда Великие смогли объединить свои силы и создать нечто, способное самостоятельно олицетворять собой и жизнь, и энергию по праву рождения. Много лун и много солнц минуло с той поры, многие поколения Великих сменились, многие последователи пытались превзойти это достижение, но так и не смогли этого сделать.
Деревенские заворожённо слушали Йира, как будто бы впервые. Марвину даже показалось, словно он опять ребёнок и его только-только впервые сюда привели. Всё-таки торжественность иногда затмевает разум. Старейшина глубоко вздохнул.
— Без цветов наша жизнь в её текучем и изменяющемся состоянии была бы невозможна. Мы бы стали пустыми сосудами, обречёнными на унылую вечность. И стала бы она нашим приговором.
Он вновь сделал многозначительную паузу и нахмурил седые брови, слегка поджимая губы.