Меня, впрочем, и ловить особо не надо.
Железнодорожный состав Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича выглядел, разумеется, куда скромнее императорского поезда – всего лишь девять вагонов, из которых два были заняты электростанцией и сверхсовременным узлом связи, включающим радиотелефон и беспроводной факсимильный аппарат, круглые сутки распечатывающий свежие европейские газеты, а еще один приходился на гараж. В остальном же наследник престола Михаил Георгиевич мог похвастаться изрядным аскетизмом – сведенный к необходимому минимуму штат прислуги и охраны, скромно отделанные кабинет и столовая, в которых были сделаны сотни фотоснимков «для истории». Впрочем, один вагон для фотографирования с самого первого дня был закрыт. Опочивальня цесаревича с роскошнейшей, совсем не железнодорожного формата кроватью, на которой спокойно поместились бы три преображенца в полном обмундировании, со стенами и потолком, расписанными эротическими сценами в античном и восточном антураже, была сердцем всего поезда. Именно здесь принимались многие судьбоносные для страны решения последнего года. Вот и сегодня государственная политика творилась на шелковой французской простыне. Творилась, прямо скажем, туго и со скрипом.
– Ваше Высочество, – фаворитка цесаревича, m-lle Sophie, она же госпожа Аделинг, начинала терять терпение. – Есть ценности, которые нельзя подвергать сомнению. Ценности Родины. Ценности семьи. Ценности сословия. Ценности религии, в конце концов! – метресса с такой страстью нацелила правый палец вверх, к небесам, что упругие груди колыхнулись в такт эмоциональной жестикуляции.
Полулежащий цесаревич скользнул взглядом по ее фигуре, воздел глаза вверх, чтобы увидеть, куда же указывает перст истины… и наткнулся, разумеется, на чудную картину в стиле Поля Авриля, иллюстрирующую сцену из «Путешествий Синдбада», которую вряд ли можно обнаружить в каком-нибудь академическом издании. Не выдержав, Михаил Георгиевич расхохотался, изрядно смутив госпожу Аделинг. Ее можно было понять – проповедовать традиционную мораль в одних чулках, да еще в столь враждебном окружении, конечно, нелегко. Однако она не имела права отступать даже в заведомо невыгодных условиях. Тем более в ситуации, когда наследник императорского престола хочет опрокинуть вековые традиции семейной жизни и престолонаследия.
M-lle Sophie была из того редкого типа метресс, которые являются не только любовницами или фаворитками молодых монархов, не только наперсницами, но и наставницами, в некотором роде даже учительницами жизни. Во всяком случае, она искренне пыталась быть таковой с тех пор, как тринадцатилетний, не по годам развитый мальчишка впервые появился в ее будуаре. К своим обязанностям она относилась с ответственностью горячей русской патриотки и искренней, нелицемерной христианки. С одной стороны, она радовалась, когда после требования дядюшек цесаревича удалить от наследника ставшую ненужной и даже компрометирующей тридцатилетнюю куртизанку Мишель неожиданно показал характер, совсем не соответствующий возрасту. Радовалась, когда он начал обретать самостоятельность и политическую волю, становясь ключевой фигурой в государстве еще при живом отце, слабовольном и жалком алкоголике. Когда же для цесаревича наступил триумфальный, звездный час во время Дарданелльского кризиса – не было во всей стране более счастливой женщины. И тем не менее, многое в поведении Мишеля фаворитку коробило. Его цинизм в сакральных вопросах, например. Когда в честь возвращения Константинополя в христианский мир в Москве было решено установить исполинских размеров статую Софии, Премудрости Божией, – цесаревич предложил именно ей стать моделью для этого памятника. Михаилу Георгиевичу показалось забавным совпадение имен, и еще он искренне желал таким образом высказать своей Sophie благодарность за годы, проведенные рядом с ним. Возмущению госпожи Аделинг не было предела: подобное кощунство граничило бы с хулой на Духа Святого! Когда же Мишель, искренне не понимающий, в чем дело, стал приводить ей примеры византийских и западноевропейских проституток, бывших моделями для вошедших в историю икон и религиозных полотен, это привело к самой крупной размолвке за все время их знакомства. «Вы можете считать меня падшей женщиной, но у меня есть честь, и есть убеждения» – таков был ответ метрессы. Нравственным ориентиром для фаворитки наследника являлась Сонечка Мармеладова, а миссию свою она видела в том, чтобы грехом малым ограждать цесаревича от бездны разврата, вопиющего к небесам.