Ночью город совсем иной. Он и видится по другому, и слышится тоже. Из чужих домов доносились звуки, которые трудно заметить днем: детский плач, перебранки, драки, крики, песни, ахи и вздохи. Можно было различить даже крысиные попискивания. Хотя мы с крысоловом работали по ночам, почти всё время мы торчали внутри домов, а когда возвращались, я выматывался настолько, что хотел лишь свалиться где-нибудь и уснуть.
Когда я шел к сиротскому дому после очередной пустой вылазки, меня остановили двое парней.
— Этот вроде?
— Кто ж знает!
Я похлопал себя по поясу и груди, показывая, что нигде не звенит.
— Чернушек нет, — поспешил сказать я, чтоб они поняли, что я свой.
Они будто и не слышали.
— Ты Хворый из Воробьева гнезда?
— Ну я.
— Пойдем! Угорь с тобой поговорить хочет.
Глава 21
— Угорь с тобой поговорить хочет.
У меня подкосились ноги. Почему? Откуда он про меня знает? Неужто тот пьянчуга всем разболтал, как у него башмаки украли? Я думал, он не вспомнит об этом, решит, что пропил их вместе с шапкой. А как Угорь наказывает тех, кто промышляет в Сентиморе и не платит крыто? Он даже Воробья избил. И зачем я сказал, что Хворый — это я? Нет бы соврать!
— Ка-какой Угорь? — проблеял я. — Не знаю никакого Угря.
Один парень рассмеялся, схватил меня сзади за шею и надавил:
— Идем-идем! Заодно и познакомишься.
Вот только давил он слабовато, я даже не качнулся.
— Эй, Хворый, не дури! — воскликнул он. — Горшок, а ты чего стоишь? Держи его.
Они оба навалились на меня со всей силы. Я мог выдержать их напор, но поддался, всё равно же хотел с Угрем встретиться ради печати. Жаль, что ум мой был не в ладах с сердцем. Умом я понимал, что знакомства с ним никак никак не избежать, так почему бы и не сейчас, а сердце трепетало, как у всполошенного зайца, говорило, чтоб я вырывался, чтоб уносил ноги, прятался и не высовывал нос до самого дня Пробуждения.
— Какой же он Хворый? — зло бросил Горшок. — Вот какой здоровый, даром что худой.
— Давай, Хворый, — увещевал второй. — Не убьет он тебя, перекинетесь парой слов и уйдешь. Никто силой держать не станет.
— Тогда пустите, сам пойду, — ответил я. — И нечего за шею хватать, я не овца и не псина, чтоб меня за шкирку тащили.
Они наконец убрали руки, и мы двинулись по тем самым темным переулкам, где грабители должны поджидать заплутавших прохожих. Нам никто по пути не встретился, и я еще раз убедился, что ничего не понимал в этом деле. Видать, у всякого ремесла свои хитрости, даже у такого.
Меня привели к непримечательному одноярусному дому, который выглядел похожим на тот, где сидела Ткачиха. Мои провожатые по-особому постучали, с той стороны подняли засов, и мы вошли.
Угря я угадал сразу. Он весьма походил на свое прозвище: невысокий, с узким вытянутым к носу лицом, длинные черные волосы завязаны в хвост на макушке, и первым делом в глаза бросались куцые обрубки вместо ушей, от чего его голова казалась сплюснутой с боков. Угорь не прятал шрамы под волосами, как это делал Воробей, а открыто показывал, и от этого становилось еще страшнее.
— Вот, Хворого привели, — отчитался Горшок. — Ну, который у Воробья живет.
Угорь поднял голову. Хмм, а он ненамного старше меня, едва ли за двадцать.
— Слыхал про тебя, — тихо сказал он. — Бегал с крысоловом, воровал работу у золотарей, обокрал вдову, а потом выжил после пятидесяти плетей.
— Я не…
— Цыц! Со стражниками ты уже расплатился собственной шкурой, а когда со мной расплатишься? Коли красть надумал, так должен сперва у меня спросить.
— Я не крал! — выкрикнул я.
— Вдова говорит иначе.
— Я свое хотел забрать! Она мне три медяка должна. А про золотарей не знал, думал несколько монет получить за честную работу. И то торговец обманул, не дал всей платы!
— Так ты говоришь, что не вор? — по-прежнему тихо спросил Угорь.
— Не вор.
— Значит, дурак! Вместо медяков получил плети. Жаль! Дураки мне не нужны. Сломайте ему одну руку и выкиньте.
— За что? — не удержался я. — Я ж ничего не сделал!
— Дом, где Воробей живет, мой. И все, кто в нем, тоже подо мной. Все вносят свою лепту, платят крыто, а ты там кто? Прихлебала? Больше туда не смей ходить. — И повысил голос: — Горшок! Я что сказал!
Те парни, что привели меня, не горели рвением выполнять приказ. Один всё же схватил меня за запястье и дернул, но я напряг руку, прижал к телу. Тогда они потянули вдвоем. Я чуть поддался, а потом как рванул на себя — Горшок не удержался, подался вперед, запнулся об второго и повалился на пол.
На шум из соседней комнаты выскочило еще двое. Они, видать, что-то не так поняли, схватились за оружие: один взял сучковатую дубину, другой потянул из-за пояса нож.
— Охолони! — осадил их Угорь и заново оглядел меня с ног до головы. — Хворый, да? А ну-ка, попробуй повалить Ломача.
Тот, что с ножом, отступил и привалился к стене, не сводя с меня взгляда, а тот, что с дубиной, подошел ближе. Видать, это и был Ломач — не очень высокий, весь грузный, мясистый, с резким запахом подтухшего сала, лицо — сплошь обвислые толстые валы, ладони каждая, как две мои. В нем чувствовалась сила, но какая-то нездоровая, будто налипшая сверху, а не взрощенная тяжким трудом. По сравнению с ним Угорь смотрелся истинным красавчиком.
Ломач встал напротив меня, поднял плечи, закрыв и без того короткую шею, согнул руки в локтях, сжал кулаки. Как такого повалить? Толкнуть? Всё равно что дерево толкать. Я обошел Ломача кругом, не зная, как подступиться. Не силен я в драках. Или вернее будет сказать, что я не силен без драк. В деревне не раз приходилось смахиваться, но там всё просто: влепили по уху — начинай отмахиваться, и то сперва перегавкивались подолгу.
— Ломач, подсоби! — велел Угорь
Тяжелая лапища медленно поднялась и полетела ко мне.
— Хворый, бей, что есть силы! Не трусь! Иначе сам поляжешь!
Я поднырнул под его руку и со всего размаху влепил кулаком в грудину. Ломач застыл на месте. Я тут же отпрыгнул назад. Его лицо начало наливаться багрянцем, начиная с подбородка. Когда краснота дошла до глаз, он захрипел, закашлялся, схватился за горло, будто его душат, и лишь потом хватанул воздух ртом, как выброшенная на берег рыба.
— Ну как? — равнодушно спросил Угорь, будто и не видел страданий своего прихлебалы. — Сгодится?
— Да, — выкашлял Ломач.
— Только робок слишком. Ну, ничего. Научим.
Я с сомнением покосился на Угря, стараясь не пялиться на его обрубки. О чем это он? Неужто обо мне?
— Хворый, будешь работать на меня. Стол, кров, девки и два десятка чернухи в неделю. Коли покажешь себя, заплачу больше, — он говорил спокойно, даже холодно, будто и не хотел сломать мне руку. — Или уходи из города. Тут для тебя иного места не будет.
— Да я согласен, — неуверенно сказал я. — Только делать что?
— Колтай, расскажи ему. Теперь вместо Ломача Хворый с тобой ходить будет! И научи его бить первым, иначе сдохнет.
От стены отвалился парень с ножичком, подошел ко мне и скорчил недовольную рожу:
— Уж больно неказист. Не грозен. Поначалу придется много драться.
— Забирай его. Дня через три возьмешь в дело.
Колтай махнул мне рукой и пошел к двери. Я за ним, не совсем понимая, а что тут приключилось. Кажись, Угрю приглянулась моя сила, и он хочет, чтобы я для него что-то делал. Но что? Для чего старшему над ворами нужен такой человек? Явно не для воровства.
На улице уже давно стемнело. Колтай шел легко, не спотыкаясь и не касаясь изгородей, видать, хорошо знал, где тут что. Вскоре мы вышли на мощеную дорогу, я это не увидел, а почувствовал своими пятками, а значит, мы уже добрались до хороших, зажиточных улочек. Потом он внезапно повернул в чей-то двор, прицыкнул на зарычавшую собаку, открыл дверь и зашел. Я за ним.