Резко чиркнуло по кремню кресало, искры подожгли фитиль в масляной лампе, и неровное пятно света озарило большую комнату, грубые рубленые сундуки вдоль стен, очаг у дальней стены, полки с горшками и утварью. Обычное жилище. Похоже на дом госпожи Бриэль. Из другой комнаты высунулась простоволосая женщина, увидела меня, ойкнула и исчезла.
— Сегодня тут поспишь, потом увидим, — хмуро сказал Колтай. — Ложись на сундук.
Я привередничать не стал, закутался в плащ, улегся, поворочался немного и заснул.
Наутро меня разбудил запах дыма. Вчерашняя женщина, уже в чепце и переднике, хлопотала у очага.
— Проснулся? — весело сказала она. — Сбегай-ка за водой! Тут недалеко, всего через три дома.
Делать нечего. Взял ведра, насилу отыскал колодец, возле которого уже чесали языками десятка два женщин. Завидев меня, они примолкли от удивления, но стоило подойти ближе, как они защебетали снова.
— Откуда таков молодец?
— Это кому такое счастье привалило? Глянь, аж сам воду носит.
— Может, сынок чей?
— Ага, и много ты сынков тут видала? Любовничек, поди!
— Любовничек, как же! Если ночью получил, что хотел, для чего ему с утра выслуживаться?
— Да конюший чей-то!
— Пропустите мальца! Ишь, затрещали как! — растолкала их толстуха в летах. — Сынок, не робей, подь сюда. Иначе они от тебя не отцепятся!
Я еле-еле протиснулся к колодцу, вытянул ведро, перелил из него воду к себе, опустил снова…
— Ты гляди! Тягает так, будто пустое. С виду тощ, а силен!
Одна даже ухитрилась ущипнуть меня за плечо.
— И крепок, как сушеное дерево! — хохотнула она.
Покраснев, я еще быстрее потащил ведро, наполнил у себя второе и поспешил убраться оттуда. Сначала пробежал мимо нужного дома, не узнав его, потом вернулся, но все равно не был уверен. Хорошо, что та женщина, жена Колтая, выглянула и махнула мне.
— Скоро ты! Думала, они тебя заболтают, — улыбнулась она, забирая тяжелые ведра. — Пойди на задний двор, Ке́ндор уже там!
Кендор? Это кто таков? Неужто я всё же перепутал дом?
Я обошел стороной собаку, обогнул дом и там увидел Колтая. Он кидал ножик в столб, подходил, вытаскивал его и снова кидал. Всякий раз лезвие входило точно и глубоко, без промаха или отбивки. Он мельком глянул на меня и заговорил, продолжая метать нож:
— Значит так, Хворый, при жене лишнего не болтай. Никаких Колтаев, Угрей и Ломачей. Тебя как звать?
— Лиор.
— Меня зови Кендором или мастером, понял? Я делаю ремни и пояса из кожи, а ты — мой новый подмастерье. Жить и столоваться будешь у меня, но если полезешь к жене, отрежу не только уши, но и все остальное, что хоть немного торчит, понял? Как втянешься, отыщешь другое жилье.
— У меня есть кров…
— Плевать! Пока живешь здесь.
Тюк — нож ушел по самую рукоять.
— Дело твое простое — ходить за мной и помалкивать, говорю только я. Если же кто мне начнет возражать или с кулаками полезет, ты должен ему наподдать. Как Ломачу всунул, так и делай. Только сопли не жуй, бей сразу. Против копья или ножа стоять умеешь?
— Нет, — что-то мне стало не по себе.
— Выучишься. Ну или сдохнешь.
Из дома послышался женский голосок:
— Кендор, бери своего подручного и за стол!
Он вытащил ножик, ловко спрятал в одежде и напомнил:
— За языком следи! Ляпнешь что — враз отрежу.
Вместо стола Колтай положил меж сундуками толстую широкую доску, а его жена споро расставила миски да чашки. Она все время улыбалась, показывая белые чуть кривые зубы, на одной щеке появлялась и исчезала задорная ямочка. Я пригляделся и понял, что на том месте у нее был небольшой шрам, который стягивал кожу, потому ямочка мелькала не с двух сторон, а лишь с одной.
Женщина болтала о том о сем, спрашивала у меня, откуда я, когда пришел в город, живы ли родители, а я так боялся сболтнуть лишнего, что отвечал коротко, сквозь зубы, будто нехотя. В конце концов Колтай одернул ее, сказал, что нам пора уходить. Я проглотил всё, что было в миске, и поспешил встать из-за стола.
Колтай натянул шапку, накинул толстый плащ, потрепал жену за щеку с ямочкой и кивнул мне на дверь.
Он не сразу пошел к Угрю, сперва мы покружили по городу и лишь потом направились к окраинам. Когда мы добрались до дома Угря, Колтай велел мне пойти к сараям, а сам пошел внутрь.
Я растерянно оглянулся и попытался собрать мысли в кучу. Только что я впустую торчал возле кабаков, поджидая пьяных прохожих, и вдруг уже работаю на Угря, сплю в хорошем доме… И при этом я всё еще не понимал, что должен делать. Защищать Колтая? Судя по всему, он и сам себя может защитить. А как же Воробей? Мое серебро, припрятанное в новых схронах? Пятка, небось, радуется, что я пропал! Как же, лишний рот убрался.
Хлопнула задняя дверь, и во двор вышел Ломач. В свете дня он выглядел еще мерзостней, чем вчера, скорее всего, из-за иссиня-бледной кожи, напоминавшей брюхо дохлой рыбы.
— Мы вчера недоговорили, — сказал он, хотя мы вчера с ним вообще ни слова друг другу не сказали. — Давай-ка еще разок!
И попер на меня с кулаками. Я, вытаращив глаза, увернулся от его удара, заскочил вбок и снова врезал по ребрам. Ломач отшагнул, потер ушибленное место.
— Недурно. Откуда только сила в таком заморыше…
Недоговорив, он рванул ко мне и выкинул кулак, целясь в лицо, я еле успел подставить руку и отлетел к сараю, сметенный его тычком.
— Сильный, но удар не держит, — сплюнул Ломач. — Негодящий.
— Вот и научи, — раздался чей-то голос.
Я перекатился набок, пощупал кость — вроде цела, поднялся и глянул на дом. У задней двери стояли Угорь с Колтаем, наблюдали за нашей дракой.
— Еще раз! — велел Угорь.
Я сглотнул слюну, сжал кулаки и вернулся на середину двора.
Глава 22
Странный этот Ломач. Силы в нем много, но вся она какая-то сырая, не сросшаяся. Будто гончар захотел в последний миг сделать горшок побольше, налепил комья глины да так и оставил, не выгладив стенки, не вымочив водой, потом засунул в печь и вытащил разбухшего уродца. Один лишь удар правой рукой был страшен, а в остальном Ломач мне уступал.
Когда я по глупости попал под тот удар, показалось, будто я с разбегу влетел в каменную стену. Сколько я просидел на земле, потряхивая головой и пытаясь вспомнить, кто я и где? Потом выблевал всё, что наел в то утро. А как сумел встать, так еле устоял на ногах — земля так и кружилась. Пришлось отлежаться несколько дней, от чего Угорь и Колтай изрядно разозлились и накричали на Ломача.
Ломач был не виноват. Он попросту разозлился, ведь до того я изрядно его поколотил. Неловко, когда мальчишка, еще не принесший дары древу Сфирры, побивает старшего.
Но, сказать по правде, те два дня, пока я отлеживался, были самыми лучшими в моей жизни. Колтай уходил по делам, и рядом со мной хлопотала самая красивая девушка — Элианна. Она так мило заботилась обо мне, спрашивала, не нужно ли подать воды, не жарко ли, удивлялась, как это я так ушибся, делая кожаные ремни. Ей интересовало всё: и откуда я родом, и как это я так вымахал, и где встретил Кендора. А я забывал, как говорить и дышать, глядя на тонкие золотистые пряди, выбившиеся из-под чепца, любовался ее чистыми глазами и милой ямочкой, что время от времени появлялась на ее круглой щечке.
Элианна часто говорила со мной, как с маленьким, поучала, как надо себя вести, хотя сама принесла дары Сфирре всего два года назад. Я нарочно расспросил ее об этом, будто страшился, что древо не примет мои дары.
— Примет-примет. Сфирра добрый. Его не заботит ценность дара, главное, чтобы ты сделал это от всего сердца, — щебетала она в клубах мучной пыли. — Я тоже боялась, всю ночь не могла уснуть, даже поплакала. Хранитель корней тогда погладил меня по голове и сказал, что древо Сфирры заботится даже о таком маленьком семечке, как я.