Глава 24
Надо бежать из города! Сейчас же! Но… неужто я его убил?
Перед глазами стояло разбитое в кровь и мясо лицо Угря. Без привычного надменного вида, без пугающих обрубков ушей, что скрылись под разметавшимися волосами, он выглядел беспомощным и жалким.
Нет, Угорь не мог помереть так просто! Он пару лет держал воров в кулаке. Даже Вдова его боялась, а ведь она чего только на своем веку не перевидала! Начинала с самых низов, уличной девкой, а поднялась до самого верха среди окаянников Сентимора. Поговаривают, что она пусть недолго, но стояла во главе, а потом появился Угорь, безухий малец, которому до виселицы оставался всего шаг. Любой на его месте думал бы лишь о том, как выжить, а он сумел сбить в кучу с десяток воров. Он выкупал их шкуры и уши у стражников, подставлял тех, кто противился ему, кое-кто из его врагов тихо и преждевременно помер. Затем Угорь подтянул парней покрепче, из тех, кому вором не быть, а для обычного мастерового не хватает ума и старания, и стал силой выжимать неугодных. Воробей сказывал, что стычки меж Угрем и Вдовой были тогда нешуточными, каждое утро находили мертвым двух-трех людей с той или иной стороны. А потом Вдова вдруг признала Угря, ни с того ни с сего согласилась разделить город пополам, и никто не знал почему.
А я вдруг догадался. Видать, Угорь не был доволен своим местом, хотел подняться еще выше. Но как? Без ушей в порядочное общество не влезть, сколько серебра не скопи, дочку за такого никто не выдаст, да и благородную кровь из ниоткуда не вытащишь. Потому Угорь решил пойти иной тропкой — сотворить себе несколько новусов. А что? Деньги есть, люди есть, нет только слов и понимания, как оно должно работать.
Я не знал, где и как Угорь добывал ядра. В окрестных лесах кровавых зверей не прям уж так много, да и без новусов их не убить. Наверное, посылал людей в другие города купить их, а, может, и сам ездил, не всякому ведь можно доверить серебро. Да и вряд ли он собрал их много, ну, три, может, четыре ядра. Ломач выжил, кто-то, наверное, нет. А что было бы, собери Угорь с десяток новусов? Захватил бы он весь Сентимор? Да пусть даже бы и захватил! Надолго ли? Пока из культа не пришлют по его душу в три раза больше. Так что задумка его была иной, только я не мог понять, какой именно.
Да и к чему эти пустые размышления теперь, когда он лежит там, в таверне, весь избитый? Угорь еще дышал, когда я сбежал. Я слышал короткие рваные вдохи, больше похожие на хрип.
А что, если я его не убил? Что, если Горшок подымется наверх и спросит, кто это так его отделал? Ха-ха, да ведь и спрашивать не придется. Угорь пошел переговорить со мной, значит, я и виновен. Неизвестно лишь, как быстро всё узнается!
Но я все же не побежал к воротам. А мои монеты? Одежда, иной скарб? Я не мог бросить то немногое, что у меня было.
Первым делом, я пробежался по схронам, собрал чернушки и серебрушки. И впрямь как крыса — не сложил все в одном месте, а разбросал по городу в укромных местах: где закопал, где спрятал в щелях домов, где положил под булыжник мостовой. Потом метнулся в дом, где жил, попытался упихать всё в мешок — не лезет. Мда, за зиму я изрядно разжился вещичками и каждую было жаль бросать. Три одеяла: одно шерстяное, одно валяное, а третье — самое тяжелое — из овечьих шкур, под ним в самый лютый мороз было жарко. Вторая пара башмаков на кожаной подошве. Рукавицы. Два плаща — короткий и длинный. А костяной гребень для волос? А две восковые свечи и масленка в виде сложенных пальцев? А ночной горшок с узором? Таз для мытья? Толстый матрас? Горшок с медом? Я его даже наполовину не съел? И всё это стоило немалых денег! Ради каждой покупки я торговался до хрипоты и нехотя отдавал монеты, что заработал честным трудом. Ну, почти честным. Но ведь не воровал же! И как всё это бросать? Я всякий раз так радовался, глядя на свою комнату, увешанную и обставленную утварью, как не у всякого горожанина случается.
Попытался увязать самое толстое одеяло, но понял, что тогда придется бросать всё остальное. Запихал в мешок свечи, одежду, а ночной горшок не лез! И одеяла никак! И матрас! И чем я думал, когда всё это покупал? Знал же, что после дня Пробуждения буду уходить. Ладно, одеяла — их можно было отдать Воробью, а ночной горшок? Возомнил себя невесть кем, вот и расплачиваюсь.
Еще пометался по комнате, потом плюнул, закинул на плечи мешок, в последний раз посмотрел на оставленный скарб, едва не всплакнул и выбежал из дому.
За зиму я разузнал, что сам культ от Сентимора не очень далеко — всего в трех пеших переходах к северу, потому и двинулся к северным воротам. Хорошо, хоть догадался не ходить по самым широким и прямым улицам, а покружил по узеньким проулкам, потому и увидел Колтая загодя. Он стоял чуть в стороне от распахнутых створок, сложив на груди руки, готовый в любой миг метнуть нож. Ждал меня. И стражники против обыкновения выглядели бодро, пристально смотрели на прохожих, даже копья держали при себе, а не отставили в сторонку.
А ведь праздник еще не закончился! Всяк в этот день сыт и пьян, а у стражников будто ни в одном глазу! Значит… Значит, Колтай сговорился с ними о подмоге. Я слишком долго возился со своим скарбом, чах над ночным горшком и овечьим одеялом. Надо было обобрать самые крупные схроны и бежать, а я…
Я вжался в стену и поспешно оглянулся. Вроде бы рядом никого!
Почему Угорь так долго продержался на своем месте? Одних лишь Ломача да Колтая мало, кулаки — это хорошо, но глаза важнее! А глаз по городу у Угря всегда было немало. Каждый попрошайка от мала до велика, каждая уличная девка, каждый мошенник, что таскает мошны у людей — все они так или иначе служили Угрю. Может, весть еще не разнеслась по городу, но я сам видел, как быстро передаются повеления из уст в уста. Сам видел и сам нередко пересказывал слова Угря. А что еще хуже — меня в городе знали в лицо, это тебе не скудоумное «волосом черен, мордой отвратен, хром на левую ногу». Я тот самый Хворый, кулак Угря, пособник Колтая!
Пойти к другим воротам? Ломача, Горшка и других-то я одолею. Это Колтай до сей поры выглядит как непрошибаемая стена — как ни крутись, а от его ножей не вывернешься. Но по пути меня наверняка приметят мелкие попрошайки, оповестят кого следует, и я встречусь не с одним-двумя противниками, а с целой кодлой.
Надо пробиваться тут! Стражники ленивы и осторожны, дуром переть не станут. Если бы не Колтай…
Эх, надо было на другой день с Угрем говорить. Завтра в этих воротах будет не протолкнуться, с утра потянется люд по дорогам, кто в культ, а кто и наоборот. Из деревень пойдут люди в поисках лучшей доли, ради чего некоторые оставят дома еще затемно. А сегодня ворота пусты — всяк празднует день Пробуждения да славит щедрое древо Сфирры.
Я поправил сползающий с плеч мешок, облизнул пересохшие губы и…
— Ай! Больно же! — невольно вырвалось у меня.
Что-то сильно ударило меня в лодыжку. Вернее сказать, кто-то. Одна мелкая тощая угрюмая девчонка с вечно нечесанными волосами.
— Пятка? Ты чего? — сказал и сам испугался.
Это же Пятка! Одна пара из угревых глаз. Был бы то Воробей, он бы прошел мимо, но Пятка невзлюбила меня с самого начала, всегда бранила, пинала и шипела. Удивительно, что она вообще подошла, а не убежала с криками: «Хворый здесь!», поди, попросту не смогла удержаться от непременного пинка.
— Это ты чего? — прошипела она. — Видишь же, что Колтай! Мимо его ходу нет. Враз заколет. Иди за мной!
— Куда? И с чего тебе верить?
Саму Пятку-то я не боялся. Куда ей, тщедушной, против меня?
— Ни с чего, — огрызнулась она. — Иди и подыхай на колтаевом ноже. Тебя по всему городу ищут, врут, будто ты Угря убил. А я ведь сразу говорила, что ты полоумный.
— Так чего стоишь? — разозлился я на девчонку. — Беги к Колтаю, скажи, что Хворый здесь!
— Хотела б, так уже сказала б, — оскалилась и Пятка. — Твое серебро нас ползимы кормило, никто не помер. Воробей еще врал, будто ты нам и потом чернушку подкидывал. Я тебя проведу, только слушай и делай, как скажу!