Если бы Панасюк был чуть лучше образован, возможно, он бы описал свою настороженность так: «странно, ведь это задание больше похоже на ссылку». В реальности он лишь всю дорогу ругался сквозь зубы. Это был действительно странный приказ. Повышением дисциплины среди добровольцев никто и никогда не занимался – нечего было повышать. Собственно, в этом и крылось главное достоинство батальонов. Отсутствие дисциплины у них принимало такие формы, которые вызывали у людей страх. Образцовым в этом смысле считался батальон «Мухтар».
Судьба батальона «Мухтар» стала следствием череды совпадений. Во-первых, его костяк составила банда, которая довольна быстро вычистила из своих рядов всех, кого посчитали «слабаками». Во-вторых, батальон, в силу путаницы в штабе, провел три карательных операции в первую же неделю своего существования. Наконец, в-третьих, и также по случайному совпадению, все эти операции оказались направлены против невооруженных людей. Это были операции такого свойства, от которых тошнит регулярные войска. В штабе их называли «повышением лояльности среди населения». Речь шла о поселках, освобожденных от сопротивлявшихся «других»: кому-то пришла в голову мысль, что используя семьи уцелевших врагов, их можно заставить сдаться. Именно реализацией этой мысли и занимались бойцы батальона до самого приезда Панасюка.
«Що ж воно за лайно таке буде…» – так философски размышлял сотник, по опыту зная, что ничего хорошего его не ждет. Со стороны отделение выглядело вполне обычным, даже слишком тихим. У входа никого не было. Впрочем, зайдя внутрь, Панасюк сумел составить цельную картину ситуации ровно за шесть с половиной секунд. Именно через этот промежуток времени в коридор вбежал сержант и остановился перед сотником, чтобы отдать честь. Но не смог этого сделать. Для этого пришлось бы поднять руку, а сержант передвигался на четвереньках. Он резко подскочил и издал несколько отрывистых рычащих звуков, затем ударил рукой по полу. «Га?!» – осведомился сержант. Его форма была разорвана, из дыр торчала серая шерсть.
Никогда раньше Панасюку не приходилось заниматься дрессировкой, но, кажется, некоторые характеры и некоторые ситуации просто созданы друг для друга. И он начал с того, что молча, не задумываясь, наотмашь ударил сержанта по лицу. А потом еще раз. Сержант взвыл и попробовал укусить его за руку, но сотник успокоил его пинком. Он не спешил. Над дисциплиной в этом батальоне придется как следует поработать.
XI
Как Леня Шпуньк попал на пресс-конференцию
Это был важный день. В здании Совета безопасности Окраины с утра толпилось непривычно много людей. С некоторой натяжкой происходящее даже можно было назвать суматохой…
Окраина уже довольно долго вела информационную войну сама с собой и, кажется, проигрывала. Изменить ситуацию потребовал лично премьер Лжеценюк. Он заявил, что действия батальонов гвардии должны широко освещаться в прессе, причем с информацией из первых рук. Это всех застало врасплох. Срочно организовали пресс-центр при штабе командования антитеррористической операции. На сегодня была запланирована пресс-конференция с участием заместителя начальника штаба. Впрочем, кто он такой, никто не знал.
На конференции предполагалось рассказать о последних достижениях в ходе операции, а также развенчать неприятные слухи о методах ведения войны некоторых батальонов правительственных войск.
Будильник зазвонил без четверти восемь. Леня Шпуньк вяло его выключил, затем, не отрываясь от постели, дотянулся рукой до края шторы и слегка потянул. В комнату проник сероватый свет. Второй этап. Леня потянулся и широко открыл глаза. Провел рукой по столу и, с непонятным чувством тревоги, встал и поплелся на кухню. На кухне он нашел бутерброд. Леня и Оксана – оба молодые и перспективные журналисты – поженились полгода назад и брак их оказался достаточно успешным, чтобы, уходя на работу первой, она все еще оставляла ему бутерброд. Но не больше. Леня приготовил кофе и с благодарностью съел бутерброд: он знал цену миру в семье и умел идти на компромисс.
За завтраком Шпуньк проверил новости. Потом не торопясь оделся и внимательно осмотрел себя в зеркале. Когда-то давно, до того, как все началось, он не любил видеть себя в зеркале, но сейчас… сейчас иметь зеркало, значило иметь привилегии. Зеркало было символом принадлежности к элите, которое могли себе позволить далеко не все журналисты. Вообще-то, даже те, кто мог, говорили, что зеркала – это непатриотично, и даже если, гм, «обстоятельства позволяют», все равно лучше всего выбрасывать их в знак солидарности с народом. Шпуньк говорил то же самое. Но в глубине души он подозревал, что зеркало есть не только у него.
Этим утром он увидел в зеркале примерно то же, что и всегда. Открытое лицо с правильными чертами и чуть длинноватым носом. Короткая аккуратная стрижка. Глаза… да, глаза немного подвели. Они никогда не отличались особенной выразительностью, а за ночь стали совсем маленькими. Ничего, могло быть и хуже. Самое время взять аккредитацию… На этой мысли Шпуньк похолодел. Он бегом бросился в спальню: на столе ничего не было. Пару секунд Шпуньк бессмысленно смотрел на стол. Он вдруг вспомнил своего приятеля-журналиста, который работал в том же издании, пока не потерял аккредитацию. После этого с ним явно что-то произошло – он не выходил на работу, а по телефону заговорил таким странным голосом, что Леня его не узнал. После этого приятель перестал выходить на связь. Говорили, что он ушел добровольцем в батальон «Мухтар». Это звучало странно, и Шпуньк предпочел не вдаваться в подробности. Главное – аккредитацию лучше не терять.
Поэтому сейчас он начал деятельно переворачивать комнату вверх дном. Десять раз посмотрел в сумке. Проверил кухню. Вытряхнул все карманы. Заглянул под кровать. Сел. Через несколько секунд он смог взять себя в руки настолько, чтобы позвонить жене.
- Привет, дорогая. Скажи, пожалуйста, ты не видела мою аккредитацию? Точно нет? – Леня опустил трубку, сделал пару вдохов, снова поднял ее и продолжил.
- Дорогая, а ты не могла бы проверить? Да, проверь, пожалуйста.
Во время паузы Шпуньк еще раз пошарил в карманах. Впрочем, без особой надежды.
- Что?! Говоришь, ты перепутала? Случайно взяла мою, а твоя была у тебя в сумочке? Дорогая, где ты сейчас? Да, выйди, пожалуйста, меня встретить. Я скоро буду. Очень скоро.
Положив трубку, Леня еще несколько секунд молча смотрел в пространство. Потом вскочил, схватил сумку и выскочил из квартиры. Времени было мало. Леня пробежал полквартала и оказался на проспекте Фильтраторов. Здесь было оживленное движение, которое, вызывало массу недовольства: улицу требовали освободить от транспорта и сделать пешеходной, а вместо памятника основателям города установить монумент, увековечивающий подвиг первого фильтратора Загорлюка: он смело ударил судью, еще когда не знал, что за это ему ничего не будет.Целых пять минут Шпуньк не мог поймать такси. Он ругался, мерз и мелко трясся, а еще, кажется, ощущал какое-то покалывание в лице. Наконец, такси остановилось.
Таксист, подобно всем остальным таксистам в мире, никуда не спешил. Несмотря на просьбы Шпунька и собственные уверения таксиста, что он делает все возможное, машина двигалась медленно и с некоторым оттенком безнадежности. Десять минут. Двенадцать. На месте. Шпуньк бросил мимо руки водителя деньги и вылетел из такси. Он почти бежал к редакции жены, а идущие навстречу прохожие старательно его не замечали. Слишком старательно. Он посмотрел на свои руки: ничего. Руки были в порядке. Шпуньк чуть-чуть успокоился и даже замедлил шаг. Видно, это не так уж и страшно. В этот момент он заметил жену. Она тоже его заметила – окинула ничего не выражающим взглядом. В руке она держала его аккредитацию.
- На, поросеночек.
- Спасибо, дорогая!
Целоваться не стали. Шпуньк, уже опаздывая, бежал на пресс-конференцию, сжимал в руке маленький черный диск, покрытый рунами и, если быть честным, не чувствовал ничего особенного. Но если бы он спросил, ему могли бы подсказать прохожие. С его руками действительно было все в порядке. Как и с цветом лица. Дело было в глазах. Они стали двумя нарисованными карандашом черточками. Тонкими черными черточками, которые легко не заметить. И сейчас, пока Шпуньк бежал, его глаза менялись. Появлялись ресницы, веки – как будто кто-то невидимой рукой рисовал прямо на лице.