— Мама! Мама! Он шторой слюни вытирает.
От окна и дяди Коли Недоброго Шершавкина отлучили незамедлительно. Ко всему прочему, благодаря научно-техническому прогрессу, на него всласть смог наорать Барселонов. Через 300 километров, по кривой невидимой линии, связавшей воедино подводную лодку, спутник сверхсекретной космической связи, квартиру бабушки Шершавкина в Медвежьем Бору и дополнительно ко всей прочей параферналии ухо сестры Лизы с сережкой-гвоздиком, до Шершавкина донеслось.
— Ты этот угол с собой привези — кричал Барселонов.
— Какой угол! — не понял Шершавкин.
— О который ты долбанулся у себя в Медвежьем Бору. Посмотреть хоть на него, такой борзый…
— Виктор Степанович. Дорогой…
— Э-э-э… Заканчивай… Ты мне что открытку пишешь.
— Они меня не выпустят. — жалобно говорил Шершавкин. — А у нас через две недели выборы.
— Каккие такие выборы. — горячо зашептала сестра Лиза. — Поваром пойдешь в нашу столовую. Тетя Зина на пенсию идет, а тебе все лынды бить.
— Что? Что? Шершавкин. Ты с кем там? — кричал Барселонов. Сестра Лиза забрала трубку.
— Мне нужен Засентябрилло и наши деньги.
— Кто это? Да ты знаешь с кем разговариваешь, марамойка. Ты кто такая?
— Я завуч.
— Погремуха? Карась, ты кого из медвежеборских знаешь?
— Я знаю — говорила в ответ Лиза. — И они меня все знают. С 1-го по 11-й.
— Что за… Баба смотрящая?
— Я завуч. — крикнула в ответ Лиза и сунула трубку Шершавкину.
— Виктор Степанович. Не отцепятся. Засентябрилло в Пенжинскую экспедицию пристроил.
— Это что мне в 50 километров кругаля давать?
— Я Уклонова уже отправил.
— Так пусть он и забирает.
— Разве он авторитет. Засентябрилло с ним не полетит. А вы скажете как умеете ни Уклонов ни Як… Засентябрилло на своих четверых полетит.
— Ладно… — как всегда лесть Шершавкина произвела нужное действие. Барселонов плыл.
— И это… — Шершавкин немного замялся. — Виктор Степанович и еще 50000 надо.
— Что? Карась слышал?
— Отдам, отдам, отдам. — заторопился Шершавкин.
— Отдашь. Конечно отдашь.
Барселонов замолчал. Шершавкин слышал неясные звуки. Барселонов советовался с Карасем.
— Шершавкин. Ау!
— Я здесь. Здесь. Виктор Степанович..
— Сотку отдашь.
— Сколько? Виктор Степанович. Где же я…
«Карась позорный» — думал Шершавкин — «Залил в уши, законник дубовый. Ох, доберусь я до тебя. Задавлю как крысу. Заботой и лаской».
— Шершавкин?
— Да, Виктор Степанович.
— Сотка.
— Я понял.
— Смотри. Закавычишь. Продам оленеводам. Сезон любимым олешкой отработаешь.
До самого вечера Шершавкина терзали цветные видения полярного оленя с мохнатыми рогами и весенней тоской в черно-синих глазах. В рогах ветер запутал легкомысленную голубенькую ленточку. Эта ленточка почему-то напугала Шершавкина больше всего. Но не настолько, как осознание того, что сегодняшний вечер он проведет под присмотром своей шестилетней племянницы. Сестра Лиза сдобрила свою высокую химическую завивку гигантской незабудкой с присевшей на ее кончик бабочки лягушачьего цвета. Одела рубиновое с остывающими искрами платье. В нем второй раз выходила замуж, разводилась в третий и в двадцатый раз одевала его на майский выпускной вечер.
— Если будет шуметь. — сказала Лиза. — Звони Горшкову. И пусть выпьет ромашку Завяжи..
Сестра вручила Шершавкину широкую повязку с четырьмя длинными завязками.
— Ну теперь-то, когда все устроилось, можно мне покурить. — просил Шершавкин.
— Дуля тебе и спасибо.
Сестра поправила повязку с бежавшими вокруг предплечья набитые трафаретом буквы: «Дежурная». После ухода сестры Шершавкин начал облучать маленькую Лизу лицемерными лучами дружелюбия. Он все еще не терял надежды вырваться. 100000 долга Барселонову? Поневоле задумаешься… О, нет, нет. Уйди рогатый! — Шершавкин прогнал тоскующего оленя из своих мыслей.
— Хочешь Юпи. — спрашивал Шершавкин.
— Пей ромашку. — говорила Лиза.
Шершавкин для налаживания контакта потянул горькое медицинское пойло. Постарался скривиться так, чтобы это выглядело, словно он меду наелся. Глядя на умытое личико с серьезными серыми глазками, на худенькие бескомпромиссные косички. Шершавкин мучительно думал. «Чего бы такого наврать. Ресторашку и колготы с люрексом ведь не предложишь. А ключи от наручников не помешали бы. Тогда Лизку… В банку с огурцами. В Оху на маршрутке, а оттуда в Крашенниников. И никаких моих кровненьких, ласковых, тепленьких. Ни жуку Барселонову ни этим…»