Только-только разоблачившись, он ещё благоухал ладаном и встретил вошедших в белом.
— Прошу вас, господа, — уверенно указал епископ на стоящие за столом кресла. — Чаю?
В просторном помещении было тепло и уютно. Горели лампады, и небольшой иконостас, без опасения показывал вошедшим свои серебряные оклады. Сквозь тусклое старое серебро строго смотрели на вошедших Лики святых.
Ян, обернулся к присутствующим во время приёма служкам и повелительно махнул рукой, указав на дверь. Алексий кивнул. Василий Иванович, неуверенно переминаясь новыми кирзовыми сапогами по красному старому восточному ковру, на который стекала московская грязь, остался у дверей.
— Вам письмо, подтверждающее желание Верховного Совета. Ваши будущие полномочия. Лаврентий Павлович вечером передал его мне. Ознакомьтесь. Будучи первыми, которые уверенно поздравляют Вас с рукоположением, хотим подарить Нечаянную Радость... Принято решение о повторном освящении собора, что издавна служил людям на Успенском Вражке. Вот настоятеля привёз... знакомьтесь. Освятить храм необходимо до апреля. После Вам назначена встреча у Верховного... успеете?
***
Чёрная машина увозила недавних гостей. Алексий стоял у окна, смотрел им в след и чувствовал, как холодный липкий пот стекает по спине и страх, от предстоящей встречи с Верховным заставляет сердце дико ухать в груди.
Он откроет храм, после чего посетит с личного одобрения Сталина Святую землю, получит из рук Хрущева орден, переедет в подаренное Брежневым имение в Переделкино и будет бояться... всегда.
Начало. Глава 1. Часть 5
Он всегда помнил себя! Даже когда родился маленьким слепым щенком, а мать облизала его и дала ему имя тьмы.
Попав ещё при Николае с обозом в Москву, он быстро приноровился в сытой столице.
Чаще люди видели его маленькой культяпой пегой дворняжкой, которая улыбалась жизни, открывая смешной усатый рот, и, демонстрируя миру большие белые зубы. Псинка виляла мощным пушистым хвостом, мелькая тенью на базаре, с азартом ловила крыс, или с тем же удовольствием, прокусывала авоськи незадачливых прохожих.
Когда же на Спасской башне било семь раз, и фонарщик шёл зажигать модные газовые фонари, он преображался.
Под визг закрываемых ржавых замков на бакалейных лавках, под грохот чёрных бочек с нечистотами и скрип телег, на брусчатку вставал чёрный огромный волк с седой спиной и огромной круглой, почти человеческой головой.
Ночная Москва подвалов, подворотен, заброшенных лавок и сытных задворок рестораций всегда представляла собой мрачное зрелище. Подвальные лестницы и переходы рождали множество теней, создаваемых тусклым светом богаделен и редких фонарей... В этой мрачной трущобной бездне он был сама сила, и ночь находилась под властью огромного сумеречного зверя. Не раз и не два в азарте погони он убивал двуногих. Воровской мир был в курсе странного зверя. Однако, помня заветы матери, он никогда не рвал тёплое красное, одетое чаще в рваньё, реже в плотный сюртук, мясо. А поселившись у Храма, Мрак и вовсе полюбил слушать его неторопливый шёпот-перезвон, смотреть на строгие Лики и внимать чудные и такие успокаивающие грустные слова: «Богородице Дево, Радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою...».
— Веруешь ли, отрок...
— Верую, отче...
Старый священник много лет подкармливал, чем мог прибившуюся собачонку и даже не задумывался, почему она не меняется с годами. В армячке из-под которого до полу болталась старенькая ряска, он низко кланялся, гладя псинку, и, ставя горшочек с сытом приговаривал:
— Кушай, Мила, всяка тварь питаться должна, Дай Бог здоровья…
Но живя год за годом спокойно, он в какой-то момент своим чутким носом уловил изменения в воздухе. Стало чаще пахнуть железом, каким-то плохоуловимым горьким запахом дыма и крови. Той самой крови, которую запрещено было пить, а его старик, одышливо вздыхая, часами стоял на коленях, шепча: «да осветится имя твое, да приидет царствие твое...».
Наконец, к ним повадился ходить некто неприятный, пахнущий металлом и плохо мытым грязным телом. Дед, вздыхая, ставил ему горшочек с мёдом, или маслом, принесённый похудевшей и заплаканной женой веро-послушного торговца из соседней лавки и слушал с земным поклоном:
— Ну, какую нужду к Власти имеешь, клоп духовный? Только за старость твою и терпим! Не прячешь ли чего? Назовись!
— Так Алексей я, по батюшке Васильевич, Ваше Высокоблагородие. Нечего прятать-то, все оклады сдали сразу по описи, вон тока дровишки струганные в красках и держим. Вы ужо не ругайте нас убогих-то.