Душа вбирается из ближних. Но она, будучи результатом воспитания и не сводится к психике. Для нее весь мир, включая ближних и дальних вплоть до астрального неба приближается. Тут Ницше перегибает, «предпочитая любви к ближним и вещам любовь к дальним и призракам»? Хотя может быть пока в этом мире так оно и должно быть?! Потому что элементарно мы вбирая в себя, выбираем-ся из мира! И этот выбор оказывается нескончаемым по жизни. А потому мы именно душевно «еще не есть», хотя подразумеваемся при этом же в своей состоятельности?
… Но при этом же вечное (как время) ухватывается душой как временное?
А откуда я об этом знаю (соображаю), если это предельная мысль, то об этом я пока ничего сказать не могу. Но погодя, кажись скажется! Чувствую! Что говорю — говорится от вечности — не Я, а пока расплывчатое, но разьясняющееся Мы.
Главное, знаю не Я, а Мы. А кто он и что оно — неизвестно? А впрочем, почему бы это и не есть сам человек сокрытый в себе и вечно «дурака валяющий»?!
Спрашивающий о спрашиваемом — откуда и кто он? И опять, кто это спрашивает о спрашивающем? Кто ведет твоей рукой вот эти записи? По банальности «Мы» или по существу? Кто стоит за всем этим?!
… Человек знает в роде, а не в обособленности. Это понятно. Но вот знает или чувствует? Может он знает как субъект, чувствуя себя в роде? И чувственные истоки в познании субстанциальны, коренятся в сообщничестве Мы? Но мыслятся уже персонально вплоть до испытания состояния отчаянного одиночества? И в этом-то чертовщина, что мыслит не Мы, а мыслю Я! Со всеми рисками провала, непонимания, отвержения. Мысль без страдания невозможна, ей требуются жертвы. Ну да, «истина постигается мучениями» (Достоевский).
Вопрошание и есть «выстрадание» и в нем пребывает Я, но отвечается из рода, а не в роде. Когда возникает ситуация «неравной связности» между Я и не-Я, персоны и сообщества, субъекта и субстанции. Душа сопротивляется необратимости в брожениях духа. Она-то и «выстрадывает» нападки, соблазны, извращения, поступающие от духов. Ей нужен покой, который кажется недостижим в этом мире, но лишь в мире ином, к которому нужно подняться, возвыситься, а для этого уловить время, которое течет оттуда-сюда. И оно уже, конечно, нелинейно, оно даже и не течет как таковое, а обретается в овладении собравшимся в душе духом единства из его разрозненности в мире сем, чему казалось бы нет конца и краю. Дух и предстает в распадающихся душах в мире сем. Где «каждый за себя, лишь бог за всех».
Таким образом. Не дух собирает души, а душа в нем себя открывает, преодолеваясь в самоотвержении. Это и есть душевно-духовное самостояние. И оно же «восходит» из интерсубъективности, куда втекает время.
Но это не возвращение к другим в роде, чего полно в этой жизни с ее стереотипами, нормами, законами... А нечто вроде согласия в несогласии, вызов в толерантности. Да, мои дорогие сограждане, собратья, но «я на этом стою и не могу иначе»! И это обозначимо как крона дерева — в хроносе из топоса!
Время повернуть (даже обычное) назад полностью невозможно, оно поворачивается (возможно), но лишь «наполовину» по судьбе, которая мне выпала, и это те поворотные моменты в нашей жизни, которые случаются не часто, а может даже всего лишь раз в этой жизни. Живешь много, долго, но лишь единожды ловится связь с миром всевышним, Правда, «иные и жить не умеют, и умирать не хотят». А умереть-то нужно в этой жизни, чтобы упредить саму смерть.
Да, человек борется со временем. Но расчетливое время иллюзорно. И «вечное возвращение» нужно подразумевать не как постоянное круговращение человеческих особей, а как само воспарение во времени над топосом к вечности. А это и есть душевно-духовное возвышение.
… Время необратимо исторически, социально, генетически (хотя не скажешь «физически»), но оно обретаемо, испытуемо душой в ее настроенности на лад, темп, такт времени. Течение времени оттуда-сюда открывается, обнаруживается так, что это уже и не время в душе, а душа во времени раскрывается, разворачивается. Т.е. время в душе определяется из распределения души во времени. Вот где конечная тайна так называемого феномена «опредмечивания и распредмечивания». И «отчуждение» как «овеществление» непременно имеет место, если это (только) умственный или физический труд со стороны человека в его субъективной (даже не субъектной, односторонней) активности, к которой он вынужден прибегать в силу социальных (экономических, товарно-денежных и т.д.) обстоятельств.
Освобождение труда должно быть доведено до душевно-духовного самостояния человека.
И может быть самая достойная человека рефлексия — это душевно-духовная рефлексия (его) над временем, во времени, из времени. Что уже было испытано в «спекуляциях» Гегеля.