Поэтому человек может родиться душевно, для чего и должен жертвовать (собой) в сем мире как во временном плену у топоса ради времени вообще к миру иному… в отвороте и открытии судьбы на кончике иглы от себя.
6. Потеря времени в пространстве и сей мир
(См. выше о душе и мире сем, о «времени вообще»…) Но «сей мир» измеряется человеком принадлежностью собственной к ряду других. Поэтому и рассчитано в нем время в топосе. Он насквозь и сплошь отчужден. Но именно поэтому он теперь превращается в «псевдореальность» в интернет-зависимости. Время рассчитанное есть освоенное пространство. Т.е. подчинение топосу времени по видимости предстает как подчинение топоса времени (утопающего в нем), но это и продолжалось всю историю цивилизации, а коренные транформации — написание Торы, Каббалы, Упанишад, Библии, Корана затем книгопечатание, а теперь — интернет (мировая паутина). Не окончательный ли это метаморфоз, произошедший с человечеством? А не просто очередное событие в истории?
Причем каждый раз в этих «революциях» именно сей мир представал: из иного мира, как иной мир, а теперь уже в себе самом мир, самодостаточный, мой мир и мир во мне? Обыденность (тем самым) утопична по оси времени: из веры чрез образы и в нирване!
Странность в том и заключается, что потеря (утеря, установление, подчинение) времени в пространстве кажется (чудится или мнится) покорением пространства во времени? Как будто бы время «наступает», а пространство «сьеживается»? Но тем не менее таковая утопия обыденности становится все более реальной или реалистичной — приоритетной. Технически власть обыденности возрастает.
Но таким образом, обыденность даже не протягивается (и не утверждется), а выворачивается повседневностью. Покорение пространства оборачивается (представляется) «сближением» со временем, так что в конце-концов Я и есть время, оно оказывается в моем распоряжении. И это тем более, чем больше мы впадаем в зависимость от него информационно.
Так что, взыскуемая «встреча» со временем в душе — в мире сем уже (бывает) упреждена потерянностью — растерянностью (в нем же) в хронической посредственности как будто бы непосредственности «здесь и теперь бытия» в существовании. Что и есть самообман, иллюзия, а теперь и подавно в состоянии зависимости от «мировой паутины». Т.е. встреча заведомо (как бы) случается в иллюзии уже обладания временем.
Но то что в мире сем происходили трансформации и революции и т.д. (малые или большие), метаморфозы (коренные или второстепенные) эволюции и революции и т.д говорит о том, что эти со-бытия отсюда-туда случались в силу оттуда-сюда; здесь и теперь нечто происходит как в мире сем, но только из мира иного. А потому и бытие всегда есть оттуда-сюда. Хотя укладывается в здесь и теперь. И вообще поэтому происходит — случается по видимости.
Это может быть и теогонией и космогонией, но значимое для человека в мире сем, его обнимающая все-посредственность, вплоть до телесной непосредственности — это топос. И сам хронос, в нем уже заключенный, при его осмыслении в злоключениях души (и даже в потерях-использованиях) улетучивается, взвивает вверх, к небесам.
… Мир сей и есть собственно Мы в мире (представленные), но потому его и не постичь как «объективную реальность», из него самого, но только из мира иного и притом по отношению к нему высшего и говорящего о себе не про себя, а из того, что он воплощает. И тут может быть через мир сей Мы и знакомимся (косвенно) с самими собой, в отсюда-туда к оттуда-сюда, «от себя» в зове времени устремляясь?
Поэтому-то сей мир предметен прежде чем он объективен. Т.е. в предметности упреждает объективность. Хотя и не является наскозь прозрачным, но все-таки его читать можно как «книгу бытия». Сей мир промежуточен между небом и землей, в вертикали самостояния человека, хотя может быть и уплощен в повседневности, вытянут, протянут и растянут из времени через и во пространстве.
Но события в нем же происходящие — как текущие, так и исторические — случаются как родовспомоществования из мира того; имеют место здесь и теперь, но осуществляются оттуда-сюда. Мир иного поэтому не только и не столько или вообще не дополнительностный, а превышающий — в смысле насквозь — сей мир. Это космический дракон, у которого в пасти содрогается, трепыхается, а может — в обьятиях шевелится и волнуется, шелестит сей мир. Но поэтому в нем и создатель и сатана, и свет и тьма «предполагаются» как образы или космические силы-ипостаси. А в философской рефлексии это «бытие» и «ничто», в расщепе которых и предстает этот мир.