Загадка души в этом и заключается, что она выдерживает в себе мир исчерпывающим образом, выносит его во всех напастях, чтобы отметится, пометится, обозначится в «преходящем (бытийном) как подобии» того, что в ней содержится в тотальной выдержке воспринятого мира.
Так, здесь не тупик образуется, а разворот от центростремительности антропоцентризма с его «сохранением», сбережением, убережением для центробежного улова времени в душе и из души.
«Все преходящее есть лишь подобие» (И. Гете) — чего? Думается — души в ее «вечности и неразделимости» (в русской поэзии). Отсветы души в гармонии душ. Социальность души рассеивается, высеивается из ее выдержанности во времени в событиях из уже не тотального, а интерсубъектного мира. Понимай: тот мир разрождается в-через-из души миром сим событийно.
Поэтому душа есть посредник как со-знание, со-чувствие, со-страдание, со-жаление, со-весть, со-гласие, со-ревнование, со-временность… Но в непосредственности пользования она посредственна, т.е. пуста и точечна физиологически. Поэтому к ней и нужно относится жалеючи…
18. Хроничность души и топичность ума
Реминисцентно к «обыденному».
Бесконечное в обыденности преходяще, т.е. точечно, повторимо в субъект- субъектности. Вечное же представляется в конечном между-субъектно как неповторимость, мгновения чудо. Отсюда то, что протянуто от субъекта к субъекту мы называем про-странством, а то что их разделяет — временем. К этому принуждает обыденность и в этом «срезе мира» они играют роль «априорных форм чувственного созерцания» (по Канту). Т.е. их не существует в природе. Но люди ими пользуются, определяя свои отношения.
На самом деле это взгляд отсюда-туда с редукцией оттуда-сюда. Хроно-топическая эмпирия. С точки же зрения самостояния человека то, «что» тянется от человека к человеку лишь форма и в этом смысле «априорно» как про-странство (изначальное цивильное условие), но то, что в ней течет время оттуда-сюда не разделяет, а обьединяет по человечеству. Именно во времени пространство есть субстанциальное про-странство для свободной индивидуальности как идеальной тотальности из-, в-, междусубъектности.
Пространство и время нельзя отрывать друг от друга, но и не смешивая их по обыденной их (точечно-преходящей) скручиваемости требуется «уберечь» их между миром сим и миром иным.
Конечно, времени всегда тесно в пространстве, но оно никогда его не может покинуть, даже исчезая в нем, оно таится, дожидаясь своего часа освобождения, а улетучиваясь до «звездного неба», взывает к «нравственному закону» в нас как неисполненному долгу.
Во времени пределы человека немыслимо раздвинуты (раскинуты и раскрыты) сравнительно с (его) пространством. Потому-то пространство и сводимо к точечности существования и присутствия в мире сем, но — из времени в его трансцендентальности. Потому именно оно лишь, а не наравне с пространством, априорно.
Время не только течет сверху вниз в теперь и здесь, но упреждает всякий шаг вперед от себя человека, освящаясь, в смысле оцениваясь в нем (положительно или отрицательно?). Но прежде всего таким-то образом и проливается свет на усилия души, пытающейся вырваться из телесного заключения. И это и символично как соединение сего и того мира (по А. Белому). Особенно в творчестве.
И свет падает именно на таковые усилия души. А не в пустые души. И может быть, странности души в том и заключаются, что она бежит от себя?! Она выбегает под свет из точечности темноты в себе!
А потому и время ожидаемо в надеждах, но из пространства телесного в прострациях души (об этом уже помечалось выше). И может статся, что время порой иногда милостиво снисходит именно в такой ситуации, когда наступают со всех сторон пределы отчаяния?
Уму время не доступно, да и не предназначено оно ему, он вообще не испытывает время как таковое, а лишь оголяется в столпе истины и субстанциально торчит в человеческом одиночестве во вселенной. Да, точка зрения при этом обретается, она даже опосредованно наращивается (из точки) в вертикальной точечности, т.е. в обратной пропорциональности ко времени как падающим лучам света.
Да и само время обтекает ум, сторонится его в «вещах» междусубъектности, хотя при этом и «обливая» их, освещая субъективно, обозначая, отражая и выражая чувственно. И мир в себе в понятиях обнимается образами. «Ум вещей» обретается субстанциально в-, из- и для- междусубъектности в его посредственности (а не непосредственности), т.е. с видами на использование в конечном счете.