Одновременность во сне и есть механика его, которой уже нет в творчестве. Наяву, в разуме, с одной стороны, обрываются крылья надежд и определяются (в понятиях) основания мира сего. С другой стороны, воспаряют (в образах) оторванные от жизни искусства. Одновременность в действительности не склоняется ни в ту ни в другую сторону, ни вверх ни вниз. Она выхолащивается. Хотя «творчество» преимущественно и предстает как душевно-духовный взлет — подъем над миром сим, но его тем не менее нейтрализует или просто сдерживает здравый рассудок — ум в угоду мира сего.
Одновременность отсутствует в действительности, но «таким образом» (штампом), что она в себе замкнута как заполненная повседневностью и обыденностью эмпирическая одновременность, доступная технически в средствах сообщения, забитая в собственности, ухваченная в вертикали власти и т.д. То есть одновременность в действительности и есть цивилизационность. Она снится культурой в открытости. Сон и есть намек на культуру, в которой и нужно проснутся в творчестве. Во сне душа еще не приносится в жертву. Мы в нем лишь пробуем умирать. Нас в нем собственно и нет. Сон — это механика, в которой мы присутствуем в отсутствии, в самозабвении, которое должно реализоватся в одностороннем, однозначном порядке в творчестве. Вечностью мы можем быть лишь подсматриваемы и подбираемы, взываемы если не провоцируемы, а должны быть уже поглощены в конечности. Требуется на самом деле умереть или, точнее, в самóм деле умереть из конечности. Экивоки в «механике одновременности» (во сне) надобно прекратить! И приходится, конечно, как ни жаль.
Наяву одновременность разновременна, но она таким образом не склоняется, а размыкается, оказывается уместной и выдержанной в творчестве, где механика сна есть уже просто работа «в поту до крови из носа».
5. Оправдание души
Да, «топос в хроносе» мы знать не можем, но во сне-то он (в бесконечности) «отваливается» от вечности? Где прошедшее (нами) время продолжается, а отошедшие в мир иной предстают живыми в нем, а не покойными, не законченными.
И вообще, сон нуждается в экстраполяции на «бесконечность-в-вечности», хроно-топически. Он требует этого именно для души во времени оттуда-сюда.
Потому что, во встрече времени душа конечно раскрывается (понемногу и все больше) до бесконечности, упираясь в кошмарах в топосе. И это имеет место именно потому, что пространство дается во времени, ограничиваясь в нем и из него же. Тупики в кошмаре и есть наконец-то топос в бесконечности или, точнее, наоборот — бесконечность в топосе.
Топо-хронос в хроно-топос (души) входит с расхлопыванием пространства в прострациях:. Время оттуда-сюда тащит вместе с собой и пространство. Оттуда-сюда не влезает в отсюда-туда. Здесь нет готовности к приему оттуда. Или сие под вопросом? «Предожидание» возможно из точечности через удивление и вопрошание…!?
Оттуда-сюда прежде всего намечается, обозначается в вертикали отсюда-туда, чтобы низринутся, не умещаясь. Мы знаем (догадываемся) о времени прежде его самого из и по про-странству. Времени еще нет, а пространство «тут как тут». По другому это — в присутствии «двуногого существа» и отсутствии души!
Внешний мир как окружающая среда испытывается душой во сне как ограниченная в сутолоках повседневности обыденность сего мира. Но из повседневности в обыденности обозначается и точечность в кругу. В состоянии коем душа и тянется во сне наверх от мира сего, который в нем препарируется как бы испаряясь от него. Вот тебе и отдых — в душе от тела!
Сон (приходит) наступает в точечной ничтойности из мира сего, но время уже приходит не к телесному же в нем, а в состоянии вне телесности, вне себя (в между — мирьи), «без задних ног из повседневности». Обыденность во сне просыпается из повседневности, в ничто из нечто (во времени) души. Окружающая среда овнутряется, интернализуется.
Но главное, что душа во сне и есть состояние между собой и другими. Может даже, во сне мы и оказываемся в «заботе» (Хайдеггера)? Мы (во сне) утопаем в мире обыденности (из повседневности) и тем самым встречаем время оттуда-сюда. Да нас и заставляет спать сей мир!
Мировая дыра между нами, а отпадаем оттуда-сюда (в духе) в себе. Ничто не опускается, а «приходит в мир вместе с человеком» (Сартр). Но это и обнаруживается душой во сне. Наяву все есть, а ничто нет. Не потому ли, что наяву мы слеплены в субстанциальное тело? И всем во всем довольны, и с удовольствием (эвдемонически) ошибаемся — сшибаемся!