… Человечество спасается от ничто, обуваясь в ложные основания. И отсюда-туда было запрограммировано в распространении безличных знаний, а теперь и вовсе в информации как степени упорядоченности системы. И кстати, в мудрости человек был больше чем общество, в знаниях стал равен обществу (просвещаясь, обезличиваясь, разделяясь), в информации становится эфемерным (посредственным), превращаясь в исчезающе малую величину; в нем самом приоткрывается и надо полагать разверзнется ничто из между-субъектности в пустом субъекте, подлежащем как надлежащем.
… Возможно, что бессознательное и есть знания, которыми мы владеем или которые нами владеют? Нет, это и то и другое. А вот подсознательное — это то, отчего мы отправляемся, опираясь как на знание в себе и для себя.
При том, что бессознательное это знание как таковое, чистое знание, где человек равен самому себе, Я = Я. Не знания есть человек, а человек есть знания с закрытием или раскрытием себя в них. Так что, в бессознательном-то он в них замкнут на себя, не как единичность, а в роде. Поэтому бессознательное –это и есть знания вроде, несомненные, само собой разумеющиеся, разделяемые всеми без исключения в homo sapiens.
Подсознательное же — это полузнания, то ли чувственно-рациональное, то ли рацио-чувственное, экстравертное или интровертное. И в нем же, то ли я в роде, то ли род во мне предстает, сводится — разводится, смыкается — размыкается и т.д. и т.п.
Таким образом, если на ложных основаниях, знаниях как бессознательном и подсознательном покоится человечество, и в том же пропадает человек, то в антропоцентризме уже пропадает человечество как многообразие в единичности — единственности, когда человек отправляется от себя и для себя.
Притом в антропоцентризме человек сознательно теряет себя, распространяясь на мир окружающий его, включая ближних и дальних, принимая то в чем он не есть за себя, в чем он кажется есть.
В ложных основаниях он частично опирается на бессознательное и подсознательное, от себя же отправляется в антропоцентризме полностью, без какого-либо исключения, одновременно во всех ипостасях. Так что, антропоцентризм подверстан в нем наряду с другими дериватами — атрибутами.
… Некстати. Дискурс — это и есть безличная нарративность. Что-то вокруг да около, с претензиями на истину, но ко мне не относящееся, об «он — человеке».
Нельзя даже подразумевать, что написанное, излагаемое в конечном счете относится и к тебе самому. Это отношение наряду с другими и не есть собственно отношение. Это не истина и не правда, а заблуждение и правдоподобие. Можно сказать, дискурс — апология самоотчуждения, если он в самом деле претендует на откровение.
-8-
(Сон на 16.08.2020. Сидим в аудитории, слушаем лекцию. В конце я задаю вопрос: согласны ли Вы и не так ли обстоит дело, что проблема человека по мне заключается в том, что будучи живым человек как может знать, что он такое есть? И может во встрече смерти он уносит с собой решение проблемы? Лектор, некто приезжий профессор, признал, что возможно так оно и есть. Потому проблема человека нерешима, в смысле «хрен его знает». Присутствующие девушки в аудитории мягко его «поправили», все же как бы соглашаясь.)
И в шутку и всерьез, но может быть и в самом деле нерешимые, проклятые («философские») проблемы требуют «крепкого слова» как «деконструкции», подумал я в спросоньи потом, вспомнив при этом про себя в записи недавней?
Впрочем, далее возможна и некая логическая разрядка этого сна и вопроса в нем. «Быть или не быть?» — решается как не быть. Но небытие радикальное, безвозвратное, равное смерти? Творческое, упреждающее решение — как «бытие из небытия» — всего лишь промежуточное, хотя и необходимое, вынужденное для человека. Это все на что он способен, но может быть в этом он и долженствует, отвечая на свое предназначение в вызове перед судьбой за то, что он есть в мире сем.
Не за то что он явился и был, а оттого что он есть на самом деле, в самой сущности, которой он постиг и достиг, ответиться небытием как неестествованием в естестве души, что и значит отдать душу?
… (Другой сон — кошмар, в эту же ночь. Какие-то чужие люди в моей квартире — целая толпа — снуют, шастают. Пришли, оказывается, для ремонта. Но их слишком много, мешают. Я выясняю, что должны быть только некоторые, вчетвером. Во главе с девушкой, по виду мужского рода. Я убеждаю, что мне нужно как профессору писать книгу и что я есть таковой ввиду моей библиотеки. Обращая их внимание. Неубедительно!)