Что же касается исходного субъекта-творца, то ему приходится начинать все с начала, не уповая на наличные результаты. В этом и ритмика творчества, что за созиданием следует отказ от него. То есть, если говорить и о «творческом настроении, живущем в человеке» (Выготский Л.С.), наряду с внешними результатами творчества, то оно имеет лишь негативную связь с последними. Но результат творчества не есть нечто по себе низкое, эфемерное, преходящее перед конкретикой процесса–отношения. Сам процесс–отношение распадается на «соперничающие» друг с другом произведения автора и автора произведения. Не может автор перехватывать инициативу у собственного произведения и быть выше него, наоборот он вновь обнаруживает свою ничтожность, а произведение начинает жить собственной, самостоятельной жизнью, упрочиваясь в своих преимуществах (ценностях) все сильнее со временем. Вот так «дорастается» до небес! Поэтому и «гори, гори моя звезда»!
Это не значит, что автор вовсе умер в своих вещах. Но всякий раз уже исчерпывает себя в определенном измерении (в мире сем среди других) и «соваться» туда ему уже не стоит. Творчество пробивается всегда в новых измерениях душевно — духовной жизни общественного (родового) человека. (Хотя Батищев Г.С. говорит и о моде и рынке).
Одним словом, автор не продолжает жить своей «вещью» внутренне, жизнь меняется в своих направлениях, находя новые начала в «виртуальном бытии». (А впрочем о высоте предмета, произведения он говорит в связи с «распредмечиванием» — с. 293 и далее).
(К с. 297) Творчество само по себе, оторванное от общения вырождается, превращается в гибельное начало.
Да, но если это самая высокая категория, то она должна быть и синтетичной, т.е. иметь и запредельное для общения собственное содержание? А, следовательно, не слишком ли отождествляет Батищев Г.С. креативность с коммуникативностью?
Да и беспредельная объективная диалектика больно легко открывается, как будто мы в ней в общении — творчестве уже актуально даны для себя, пребываем. Но так ли это? Ведь междусубъектные узы это одно, а беспредельная объективная диалектика это другое?
Во всяком случае, он торопится все это отождествить (субъектность с междусубъектностью, а креативность с космическим предназначением человека), хотя перспективы открываются «блестящие».
Подо всем этим скрывается «виртуальная глубина человека», которая вулканообразно в творческой магме выливается вверх.
Но существует ли сама эта «виртуальность» — вот в чем вопрос?
С точки зрения вселенской идеи человека должна существовать. Но, пожалуй, тут больше интуитивной догадки или логического допущения, чем доказательства. Тем более, что Генрих Степанович виртуальность, латентность и т.п. человека постулирует как внеисторический остаток, существующий не в силу исторических обстоятельств, а вопреки им, несмотря на отчуждение, овещнение и т.д. В этом аспекте идея нуждается в дальнейшей проработке, обосновании. А это вполне возможно, как нам представляется.
Если человек вообще способен приобщаться к беспредельной объективной диалектике, то его виртуальная глубина не менее беспредельна чем беспредельна объективная диалектика. Не значит ли это, что нужно говорить и о «беспредельной субъектной (не субъективной) диалектике»? Не точнее ли будет это, чем «виртуальная глубина»? Но тогда отпадает вообще необходимость ссылаться на скрытые возможности. Не случайно они просто постулируются. Но «субъектная диалектика» — это нечто уже другое. Это исторически реальная (или реализованная) диалектика становления субъекта–субстанции (не путать с «субстанцией–субъектом» как завершенной в себе, разворачивающейся только в пространстве, но не во времени — у Спинозы, Гегеля). Кстати, этот марксистский подход в книге не учитывается в явной экспликации.
Но тогда виртуальная глубина человека скрывается не где-то во внеисторическом, внесоциальном измерении, а есть сама действительность общественного человека, т.е. совокупность реальных (а не абстрактных) возможностей. Это не бытийственность вообще, а именно действительность человека во всей ее исторической разумности, что мы не можем не учитывать, не выявлять за всеми антропоцентричными наслоениями, а тем более сознательно закрывать на нее глаза, махнуть в бессилии рукой, будучи заворожены «забульдозированием» природы в центробежном активизме, и апеллировать к какой-то непритронутой «виртуальной глубине» человека, по существу обозначающую не глубину, а архетипический пятачок всего доброго, прекрасного, истинного, оставшегося еще в «испорченном» тысячелетиями истории человеке. Тем более, что фактически такой подход присутствует в контексте книги: субъектность складывается из междусубъектности и т.д. Но он не эксплицирован, наоборот авторские акценты падают на нечто латентное, виртуальное, дремлющее… Но тут или — или: нужно признать, что эти силы все-таки актуально есть и тогда они нелатентны, или их вовсе нет, даже за порогом сознания.