Вот у Аристотеля: «из всех наук самая бесполезная — это философия» и добавляет: «Но я не знаю прекраснее науки чем философия». Красивые слова. Но сбивает с толку то, что это наука, т.е. опыт, теория, учение, чем можно овладеть. Вообще даже странно, что существует такая «любовь»? Другие виды любви каким-то образом осуществляются, удачно или неудачно, бывает разное. Это описано в комедиях, драмах, трагедиях, да и в своей жизни мы это испытываем. Но вот в философии гарантий на взаимность вообще не существует, несмотря ни на какие наши амбиции, мир ближних и дальних с нами не разговаривает, не находится в ладу, в полном взаимопонимании: это и есть феномен отчуждения. С этим же связаны проблемы языка в философии ХХ века и по сию пору, вплоть до постмодернизма с его «нарративами», «деконструкцией», «смертью автора» и т.д.
Моя мысль, а может и не мысль, а чувство, хорошо бы если это было внутреннее чувство, интуиция, к этому подталкивает экологический кризис, что мы должны испытать ныне свою ненужность миру и в том же обрести необходимость. Это и будет философией как подлинной «любовью к мудрости».
Отсюда, в первую очередь, вопрос: «разрешима ли экологическая проблема»? Но, с философской, а не с технократической точки зрения. Тут даже не «точка зрения» пресловутая нужна, а сердечно-духовный алармизм долженствовать. Мир нельзя познать, он познается (познает себя). Нужно оправдать «ум вещей» (Анаксагор). Нужно отсечь от человека то, что он себе присвоил в роли субстанции вместо субъекта. Познание не есть все, т.е. оно не всесильно, оно не есть высшее проявление человеческого в человеке. Познание есть искушение небытия, нагло где-то рядом таится дьявол: познание — грех и нужно покаяние с тем чтобы спастись. За каждую мысль нужно отвечать.
И истина не в знании, а в заблуждении, в котором мы за истину выдаем некие знания. Но это можно понять лишь в духовности или, что может быть точнее, душевности. Почему?
Знание — это присвоение, подчинение, господство. А тем более сие относится к информации. Человечество скачками шло от мудрости древних к знаниям специалистов (теоретиков), затем — к информации, уже вовсе обезличенной как «степени упорядоченности системы» (Винер). И пропадает человечество в перспективе именно в том, в чем оно кичится в качестве достижений перед природой. Торжеством всего этого процесса стал интернет — самозамкнутое виртуальное пространство, «мировая паутина». А это ловушка цивилизации, электронный капкан, из которого на природу вряд ли возможно выбраться. Это и есть факт сумасшествия человечества. Всякое достижение человечества ровно настолько же есть добро, насколько и зло. А когда добро и зло сбалансированы, то обычно побеждает зло.
Можно сказать и так, что если человек из себя, антропоцентристски познает мир, то мир узнает человека в виде усиливающегося, торжествующего носителя зла. «Еще способно плодоносить чрево, которое вынашивало гада» (Б. Брехт).
Но нужны ли мы миру в этом качестве? В чем наша необходимость миру? Вопросы риторические, конечно же мы не нужны миру, мы не обладаем тем самым и свободой, а стихийны, перед чем все стихии природы ничто.
Человечество до сих пор пробавлялось заблуждением, а не истиной. Не заблуждение было моментом истины (расхожее положение диалектики), а истина моментом заблуждения. И это нужно уяснить из экологической ситуации. Требуется вообще переоценка всех ценностей цивилизации, кардинальный пересмотр себя в мире. Необходимо отчаяние небытия, в котором человек застигает себя в знании бытия (здесь и теперь, в телесности).
Человека-то может никогда не было?! Это ситуация, в которой впервые должен родиться человек. Все мы принадлежим одному и тому же телу. Не было душ, были тела. Не было, главное, свободного человека, необходимого миру, были случайные индивиды, какого-то черта появлявшиеся на свет божий, в необходимости лишь самим себе. И эта необходимость должна быть кардинально сломлена на необходимость миру. Ветхий Адам одряхлел в активизме познания, он уже все знает, но ничего не может. Новый Адам должен появиться не как представитель Гомо сапиенс. Знать — значит быть для себя. Ведать — значит покоряться миру, созерцать в неразрешимости.
Философия как безответная любовь к мудрости, далее, предлагает избавление от преступности мысли.
Благостных мыслей не бывает, мысль всегда преступна. По признанию Ф.М. Достоевского, он «всю жизнь за черту переходил».
Его же: «право необыкновенного человека на кровь обыкновенного». Ответа нет, но соблазн мысли есть. Обоснованной может быть не нравственная норма, но только мысль в ее преступности относительно других — ближних и дальних, да и мира в целом.