Противоположным образом преступность мысли демонстрирует Ф. Ницше, как страдающий атеист. «Падающего толкни» — вот мысль, которой никто иной не достиг. Если Достоевский пытается как-то ограничить зло в человеке, то Ницше демонстрирует его в сонме мыслей, он апологет зла, а потому и остается до сих пор не понятым и не принятым.
Благая мысль была бы, если бы мы могли переступать через себя. Но это невозможно, поскольку мыслить — это впадать в небытие. Декарта надо пересмотреть: мыслить значит не быть! Чтобы было бытие других и мира нужно не быть. Бытие не постигается бытием, но только небытием. Это допустимо. Но картезианское «мыслю, следовательно, существую» как раз и говорит о преступности мысли, которая владеет нашим существованием перед небытием мира. Правда, с картезианских позиций это не рефлексируется. У Достоевского же это нащупывается или точнее прощупывается. Достоевский страдает мыслями. И он их допускает, чтобы страдать. Преступность мысли — это обращенность к дьяволу, а не возвышение к божественному. Бог ведь не мыслит, мыслит дьявол! Бог все знает, и мышление ему не надобно (Ортега). Дьявол ничего не знает, ему позарез нужно быть умным (тема двойника в «Братьях Карамазовых»).
«Дьявол кроется в мелочах», а знания должны быть точными и если дьявол есть «небытие, притворяющееся бытием» (Бердяев), то в мысли как состоянии небытия он и дан. И, следовательно, во всякой мысли он вновь и вновь просыпается во мне, разевая пасть, издавая зловоние и решая, чтобы этакое натворить в этом слишком благодатном мире. И Достоевский, может быть единственный писатель, который эти козни дьявола ухватывает, по-настоящему беря саму мысль в оборот, ища ее альтернативы в добре и красоте, и склоняясь в пользу красоты, которая «спасет мир».
Зло не может быть преодолено добром, так как оно через собственнический инстинкт человека оборачивается «барахлом». Истину человек не знает, а чтобы знать идет на сговор с дьяволом (тема Фауста). Красота не противоположность дьявола, который уродлив, а та сила, перед которой он скукоживается. В ней человек восстает из небытия мысли. Но это уже не мысль, благодаря которой я существую (Декарт). Грех мысли очищается в восхищении красотой, в которой я не себя уже знаю в мире, а то что доподлинно есть в мире. И мыслить красоту уже нельзя, она неизмерима ни в чем ином, кроме самой себя. И только перед красотой мне хватает зла на самого себя в небытии. «Разум — то что лежит на поверхности» (фр. пог.). «Мысль — ржавчина бытия» (Байрон). Самопроникновение человека осуществляется перед красотой, именно она просветляет человека от преступности мысли. Хотя и то нужно учесть, что «первыми спасутся грешники» (библ.). Это значит, что мысль есть необходимость, через испытание которой надобно пройти. Так сказать, «не согрешив, не покаешься». Другое дело, что ее совершенно недостаточно и в этом и мучительность мышления, в беспределе которого может наступать и наступает безумие (пример Ницше). Избавиться от мыслей можно и «цивилизованно» через алкоголь, наркотики и т.д. Но это выпадение из мыслей, растворение в их осадок, а надобен подъем и укрощение мыслей, их дистилляция в нечто такое, что играет медиумную роль между человеком и миром. Это, наверное, и есть философия. Красота соединяет нас с миром. В мысли же мы отъединяемся. Но разумеется, что единство приходит через «остраннение» (Шкловский). Под «миром» в первую очередь нужно иметь в виду «ближних» и «дальних», т.е. человеческий мир. Разброд, раздрай, разврат в мыслях, в которых находится человечество.
Человечество еще недостаточно для самого себя, хотя оно скреплено обручами железной необходимости в экономике, политике, праве. И оно находится под властью мыслей. Но при этом не наступило еще испытание своей необходимости остальному, превышающему его миру как Космосу. Но только тогда человечество будет для самого себя и необходимым, и достаточным, как субъект — субстанция, когда обретается в нем свет истины, а это уже преображение мысли, где нет ни внутреннего, ни внешнего, ни ближних, ни дальних, а есть мировая гармония и душевно-духовный лад в человеке. И ведь нужно-то всего лишь впустить в себя свет мира, а не беситься в неоновом свете!? «Будьте сами для себя светом» — сказал, умирая Будда. Но не происходит этого, цивилизация наступает на мир, за мыслью следует мысль о том, что человечество еще не удовлетворено в своих покушениях на природу. И даже наоборот, без покушения на что-то мысль сама по себе не может быть. И хотя прорывы этой филиации мыслей и были (Голгофа Христа), и иногда обретается подвижниками вертикаль бытия (вместо позы Роденовского «мыслителя», упертого глазами куда-то вниз). Но человечество превращается в «сумасшедший дом». Возможно возражение о том, что как раз настоящих, светлых мыслей все больше не хватает? Что беда не в мыслях, а в их отсутствии? Да и бог наказывает человека тем, что лишает его разума? И кроме надежды на красоту человеку надобно что-то делать? А что именно он может делать в безмыслии? Так сказать, какая же практика без теории? Да, но дело касается самого человека и именно в мыслях. Делать надо нечто с собой, а что же есть человек как не существо разумное? И случайно ли Кант задался лозунгом: «ограничить разум и дать место вере»? И кроме того, дело, а точнее предназначение человека до сих пор не состоялось, потому что он все время промахивался относительно себя как цели, попадая то в Гомо Фабер, то в Гомо Экономикус, то в Зоон Политикон, то в Гомо Луденс и т.д. То есть в делах мы пропадаем в чем-то другом, что не относится к существу самого человека. А надо переступить саму мысль о том, что человек существо разумное, и тогда он переступит через себя — ради мира, ради бога. Нужно, чтобы не разум владел человеком, а человек разумом, иначе «разум — шлюха дьявола» (М. Лютер). Сказано сильно, хотя по-русски выражение неправильное. Но то, что дьявол путает нас по существу нашему, наверное, все-таки верно.