Однако, и не просто избавление от мыслей нужно человеку, а их укрощение в сердечности, тепле отношений к миру. И может быть, даже наоборот, упряжка мыслей вынесет человечество к чему-то доброму, светлому? И подступимся мы к этому, отступаясь прежде от мудрости древних в знаниях специалистов, затем теряя знания в информации теперь? Может это вековечный, продолжающийся и усиливающий себя скрытый парадокс человечества, что оно должно найти выход только в том, что его гнетет? В преступности мысли, чтобы была безответная философия?
Она взыскует опознания миром самого человека, которое сродни признанию его. И дано оно в проблесках опознания себя в природе. «Пусто на сердце от снятого урожая» (М. Цветаева). «Мне грустно, печаль моя светла» (А. Пушкин). Во всем искусстве это присутствует.
В постмодернистских сентенциях: «не сейте, не жните, а только рвите» (Делез), «деконструкции» (Деррида), «смерти автора» (Барт) и т.д. даны судорожные, может быть последние усилия вырваться из тисков цивилизации. С другой стороны, появившиеся в обществе явления: от трансвеститов до террористов-смертников, говорят уже о развале «мира человека».
Необходимо «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер). А, впрочем, это схвачено уже в библейском завете: «Кто сохранил свою душу, тот ее потерял, кто отдал душу, тот ее обрел». Тут не может быть способов, проектов, программ, каким образом перейти от активистского познания мира человеком к аутентичному познанию миром человека.
Должное в мире, а не в человеке. Не в объективности нужно постигать мир, а в его гармоничности. Многообразие субъектов раскрывается перед единством мира. Сущее тем самым подчиняется должному, а не подменяет его, как это происходило периодически в истории, будь то войны, революции или даже современные реформы. Но «Венера Милосская несомненнее принципов 89 года» (Тютчев).
Уже само сознание может быть трактовано как познание миром человека. Оно приходит и уходит, присутствует и отсутствует. Оно мгновенно, особенно в интуитивном проявлении (А. Бергсон).
И наконец, философия должна быть не просто умнее человека, а превосходить его душевно-духовно. Поэтому и все меньше философии как системы и все больше философствования как авторской экспликации опыта становления из небытия. Именно в последнем тайна человека, и раскрывается она не в cogito, а из cogito. То есть не в мысли человек есть, а из мысли есть. Мысль лишь мостик от небытия к бытию. И тогда философия не форма общественного сознания, не наука, не предмет, а дело жизни человека, внутренний опыт спасения из небытия. Потому что в бытии мы, люди, сходимся в единую субстанцию, в небытии же каждый предоставлен самому себе. Позитивно небытие предстает обреченностью человека на свободу (Сартр). Философия, как и искусство, есть крик о помощи тех, кто испытал одиночество (Шенберг). Хотя возможно, что это крик не чувственно-пронзительный, а скорее метафизически-молчаливый, уединенно-сдержанный. То есть даже и не крик, а душевно-духовное содрогание.
И нужно полное одиночество, чтобы сказать миру что-то должное. Разговор мешает, сбивает с того, чтобы испытать себя как одиночество (Кьеркегор, Ницше, Шакарим) — это есть пробование себя на возможность что-то поведать.