Но и это еще не все в понимании философии. Потому что здесь ее, как водится обычно, можно перевести на креативность. Ее оправдание также нужно поставить под сомнение. Креативная антроподицея — это романтизм дьявола, который в каждом из нас хочет уподобиться богу. Но, может быть, подлинными творцами были Нерон, Чингисхан, Наполеон, Гитлер, Сталин?! Творчество многократно романтичнее, если есть преобразование самой жизни. И может вообще в креативности — все метафизическое существо человека в его мировой жадности. Все остальное эпифеномены. То есть она не вершина, не то что должно быть предметом поклонения, а та самая сила зла, которая неизбывна. Возможно даже, что гений и злодейство вещи вполне совместные?! Злой гений всегда удается. Добрый гений падает ниц перед обстоятельствами.
Несмотря на то, что Ренессанс не состоялся, человечество продолжает искушать себя в креациях. И несмотря на то, что коммунизм не состоялся, — оно будет искать рай на земле. Удача, достижение, успех будут довлеть на земле. И «слишком человеческое» Ницше — это и есть креативность человека. Только креативное и ничего кроме креативного не признает человек, то есть он есть то, что есть в креативном, превращая других в средства, в фон величия себя. Ницше понял креативность как зло в человеке, он ее эксплицировал как никто другой в философии.
Ж. Деррида, анализируя «стиль Ницше», показывает, что в нем гений намекает на то, что вообще процесс познания имеет своим истоком... проникновение, соитие, обмерение в женском начале (природе) того, что представляет в субъекте познания «выдающееся вперед» (фаллос). Но тогда, может быть, познание и есть «идеальная проекция» проникновения… Но уже во все, что есть вокруг тебя?
Так что Фрейд не оригинален, хотя он открыл простую, но странную и расхожую вещь: познание есть проникновение в иное. И тогда познание (наука, творчество) не есть сублимация, а истина (простите!) секса.
«Познай себя» должен был бы смениться девизом: «познай иное». Парадокс заключается в том, что познание иного уже осуществляется в виде покорения природы. И в том, что мы должны себя познать, мы знаем не себя, а в том, что должны знать себя, мы знаем других. И выход ли в том, чтобы поменять местами эти два принципа? Опять-таки нет.
Живешь не по знанию. У Абая, «жизнь есть истина сознания». Но зная ли жить, или жить, зная? Ни то, ни другое. Но что?! «Философия есть род духовной ностальгии, тяга из всего по дому» (Новалис). Она не относится ни к жизни, ни к знаниям человека.
Философия в своем наличествовании говорит об отсутствии человека. Она родилась в поисках познания себя, но поскольку человек все еще не родился, а скорее даже выродился или вырождается, то выход нужно искать в том, что не нуждается в человеке, но в чем человек нуждается. Это не нужда наряду с другими нуждами, а нужда острейшая, связанная с самим бытием человека. Человек на грани исчезновения. Потому что познал себя в ином, не в бытии, в небытии или инобытии — все равно.
Из своей ненужности и в приобретении необходимости через безответную любовь к мудрости может быть и спасется человек?!
3. Несказáнность в идентичности: от точечности к звездности
Идентичность нужна, но если иметь в виду несказáнность человека, то с идентичностью не все ладно в этом мире. Ни в чем человек не может найти себя. Он бросает вызов бесконечному миру и одевается в куколку ценностей, чтобы быть впереди себя в качестве защищенного от мира субъектно-субстанциального существа. Идентификации имеют место, но будучи открытым на мир существом, человек их меняет на все новые и новые. Живет надеждами.
Чувство сопротивления, которое возможно относительно каждого человека, вызывают те объективистские раскладки, в которых человек предстает анонимным существом, остается невысказанным в своей несказáнности. Но само это чувство сопротивления (а оно богато интонировано в истории философии) возникает в рамках теоретических же изысканий, хотя в нём и слышится зов живого человека, и руководясь им, но не покидая познания и не ударяясь в иррационализм, мы можем (и это главное) высказать человеческое в несказáнности человека. Несказáнность человека определяется бесконечностью Вселенной, мерно осваиваемой или, точнее, предметно утверждаемой в развитии его культурно-исторического мира. Несказáн человек не в эмпирическом бытии и не в общественной жизни, а на уровне вселенского существа. В посюсторонней обыденности несказáнность его сводится к дурной уникальности или немоте случайного индивида. В идеальной же тотальности несказáнность есть внутренняя открытость человека, равная его свободе. В несказáнности и величайшая сила человека. Необходимо учитывать, что никакие условия не вытянут человека, что человеческое безусловно. Соответствие условий и деятельности есть не правило, а исключение, оно всегда компромиссно.