Но ничто дается не в обращении внешнего Другого к моему внутреннему Я или в моем обращении к внутреннему я Другого, а в рефлексии Я над собой, в петле самообращения. В разной степени, конечно: в самосознании иначе, чем в самочувствии, в саморазмышлении иначе, чем в самоощупывании.
Но ничто дается не от бога, а за счет внешней реальности. И наоборот, реальность (внешняя) дается за счет внутреннего ничто.
А что Другой? Какое–либо имеет он отношение ко всему этому? Он видимо, и есть посредник. В качестве Другого (от реальности) происходит обращение к себе. И через Другого осуществляется выход от имманентного (ничто) на трансцендентное (все).
Но тогда (точнее) не ничто — за счет реальности или реальность — за счет ничто, нет, а и то и другое за счет Другого, который — то и есть подлинный субъект, а не Я.
Так что Я необорачиваемо (ср. выше). Не в качестве Я человек бывает Другим, а в качестве Другого бывает Я. И в качестве же Другого покидает Я, т.е. вообще может быть и не быть. Другой и есть третье существо, не как эмпирический Другой, в которого упирается эмпирическое Я, а как отступающий и поступающий между миром и Я челночный субъект. Я, конечно, упирается в эмпирического Другого — это все сфера его существования (=небытия человека). Но в качестве трансцендентного Другого само (Я) преодолевается.
То есть в целом отношение Я — Мир не является непосредственным. Всякое опосредование в этом отношении (опредмечивание-распредмечивание) происходит за счет Другого.
Но может как раз в качестве эмпирического Другого человек обращается к (себе как) ничто, эго, а в качестве трансцендентального Другого обращается к (себе как) миру? В обоих случаях имеет место превышение: в первом это превышение эго и определение ничто в нем, во втором — превышение «мира» и открытие человеческого в нем.
Я необорачиваемо, но покидаемо, Мостика от ничто на все нет, есть провал, над которым летает дух человека (Другой вообще, гений человека, бог его). И чем теснее (как бы минуя Другого) к миру, тем глубже пропасть между ними. Сознание же при этом тем выше. В нем выдерживается отношение Я — Мир.
Но прежде всего связь человека с человеком, потом все остальное; связь исконная, заведомая, первичная. Все остальное обнаруживается в разрывах связей: и глубины бытия и высоты духа. Вся реальность обнаруживается из связи (или ее разрыва)?
Нет, видимо, именно разрыв связей человека с человеком обнаруживает всю реальность. Отсюда: падая вниз человек приходит к «свободе», возвышаясь вверх — к трансцендентности. Так что, в самих по себе связях человеческих мир непостижим. Потому и тягостен путь познания, что в нем приходится рвать связи с Другим и отступать к себе и «поступать» по ту сторону других. Мир не может быть дан человеку без разрыва человеческих связей, включая сюда и преодоление различного рода идолов, и вступление в союз с дьяволом, и подчинение трансцендентному (религиозное трепетание) и т.д. Общественный человек «вне познания» пребывает.
Субстанция общественной жизни в познании опрокидывается. Следовательно, и выход на реальность в познании требует невероятных, нечеловеческих усилий со стороны познающего субъекта. Всякое познание, всякая рефлексия — сверхчеловеческий акт. Потому что приходится преодолевать человеку упреждающую его активность вездесущую, практически безмерную общественную субстанцию. Познание не антисоциально, но именно внесоциально. В нем происходит не удлинение, не продолжение общественных отношений, а пересечение в бытийном углублении и духовном возвышении человека.
Поэтому и объяснимы феномены асоциальности многих мыслителей: от механицизма их до религиозности. Было так, что мысль делала или отступ от социальности, или поступ по ту сторону ее. И вообще мысль возможна только как сдвиг из наличных отношений с другими. Проблема только в том, чтобы мысль выдерживала одновременно и имманентное, и трансцендентное, беря тем самым в свои клещи общественные связи.
Всякая мысль преступна. Благостных мыслей не бывает, благостны бывают только чувства. (Феномен Достоевского отсюда и объясняется как преимущественно мыслящего художника.) Так что даже не «опосредование» общественного требуется, а именно его деструкция. Не деконструкция текста, как это предлагается в постмодернизме (Деррида), а деконструкция всего общественного организованного целого. Это подготавливается в мысли, затем происходит в реальности (диссидентство — перестройка — социальная катастрофа). Социальная среда определяет мысль, но только негативно.
Как в разломе земной коры обнаруживаются геологические слои, так и в разрывах общественных связей выявляется вся структура общественной реальности.