В мире сем круговая безответственность, а иного и быть не может. И даже осознание необходимости ничего не дает, кроме усиления всеобщего отчуждения. То есть осознание необходимости, конечно, должно иметь место, для того, чтобы пройти полосу отчуждения как между-мирья, как предыстории человечества. Но когда уже не с кем воевать, нечего преобразовывать, бытие осеняется свыше, в благодати мира.
И дело не в том, чтобы как-то исправить в этом плане сознание современного человека — оно в принципе неисправимо как ориентированное на субъектно-объектные отношения — а в том, чтобы вовсе перекрыть сознание в идеальном и открыться в бытии. И равенство, братство, свобода придут вместе с открытием человека.
Других нет, покуда человек не открылся. Всё вокруг есть объективность, в том числе и Другие. В отчужденной реальности всё синкретично, и этому противостоит голое дочеловеческое Я. Оно замкнуто на себя через круг сознания. Я в такой же мере центробежно, в какой и центростремительно. Низкое и высокое в мире отчуждения соприкасаются и стоят друг друга. Важно при этом, что сознание не только уплощает, но и замыкает в свой круг всю реальность. И когда это наступает, тут-то и происходят бунты бытия. Последнему грозит аннигиляция под спудом сознания. Согласно Ж.П. Сартру, бунт — из ничто, но бунт деструктивен. В нём может быть лишь ломка сознания. Оно может даже сбрасываться, и тогда приходит «нагая свобода» (В. Хлебников) — негативная свобода от сознания, а не положительная свобода в идеальном мире. Следовательно, бытия человека всё ещё нет.
Преодоление сознания превращает его из безмерного круга реальности в особенное состояние становления человека. Но для этого нужно отказаться от дочеловеческого Я и подняться к сверхчеловеческой идеальности.
В то же время в этом и достоинство сознания, что оно берёт в свой круг всю реальность. А это и определяет фокус становления человека. В нём то мировое окно, из которого освещается бытие человека. Или иначе: в круге сознания предстаёт «общественная» сущность человека, которая раскрывается в бытии и понятии его. «Преодоление» и «опосредование» сознания не одно и то же. Прежде нужно опосредование, потом уже преодоление. Сознание-то и опосредует бытие и понятие или истоки и перспективы, или материальное и идеальное в мире человека.
Что же касается преодоления сознания, то это нужно понимать не как опосредование опять-таки извне, а как его внутреннее смыкание в бытии и трансцендентальное размыкание на идеальный мир. Круг сознания существует, и он предметно охватывает наличную реальность, однако в нём же дано и бытие человека, и должна открываться (в познании) сфера идеального. И в этом смысле сознание можно трактовать как интеллект — орудие человека, но именно как общественного существа.
Если сознание орудийно, то через него, а не в нём, непосредственно, открывается идеальное. В нём может быть дано лишь бытие человека. Идеальное же требует жертвования приобретенным в сознании бытием, его нужно не только проецировать на мир, но и утверждать как реальное, отдавая силы и время жизни. То есть возвышать как нечто сверхчеловеческое. Выбраться на сверхчеловеческое невозможно, с тем чтобы покинуть сей мир вовсе. Суицид не выход, а грех тяжкий перед создателем. Сверхчеловеческое не достигается, а постигается. Собственно, это есть сфера нравственности, в которой человек добровольно сдаётся в плен высоким ценностям. Причём во всей своей общественной реальности. Или: не только нравственность, но и вся культура сверхчеловечна (в отличие от цивилизации). И служение истине, следование добру, пленение красотой и есть превращение идеального в реальное. В эманации «чистых сущностей» человек и есть человек. В подчинении сверхчеловеческой идеальности человек обретает полноту жизни. Идеальное — это предел человеческого, но именно в нём он есть то, что он есть. Необходимо признание «чистых сущностей», чтобы вообще быть хоть каким-то эмпирическим существом.