Чистых мыслей не бывает, поэтому бытие для них закрыто. Мысль есть собственность, в которую мы одеваемся в пространстве. Но это не значит, что в чувственности мы оголены. Но бьется сердце, бежит кровь по жилам, дышат легкие и мы есть в мире, бытие непосредственно.
Да, но разве это так же не есть мысль о том, что бытие в чувственности — из обретения времени? Или с усмешкой: бытие есть «чувственное изобретение времени»?! Пусть это даже необходимый поворот к сенсуализму, но это все же мысль поворачивается? Поэтому здесь должна быть учтена differencia spezifik, то есть не против сплошного рационализма — сплошной сенсуализм, а некий особенный переход из особенности мыслей к особенностям чувств? И что же это может быть? Не интуиция ли приходит после парадоксов? Из пара-доксов рождается интуитивное про-зрение. Да, парадоксальность — подо-зрение чего-то в рациональности — интуиция. И это уже мысль-чувство или чувство-мысль. Укрощение мысли в чувствах того, что в ней что-то не то? Ну и расхожее «шестое чувство». То есть, конечно, не в обычных же чувствах что-то открывается, вплоть до того, что смотришь, но не видишь, слушаешь, но не слышишь… Но шестое чувство это не дополнительное, а дополнительностное к остальным пяти чувствам. В четности шесть (6) четкость мысли проступает, но в том, что это шестое — «чувство» — разом даны и ощущение, и восприятие, и представление. Эти три формы — уровни чувственности сплавляются в единство второго лица… Того же разума (его взгляда, его слуха). То есть шесть делится на два троеточия. На «так далее» и «тому подобное». Под вопросом о первоначале мира возникает восклицательный знак (?!). Разум предстает в своей «половинной чувственности», он готов на встречу с хроносом из топоса. А посему, он и должен поднапрячься в парадоксальности, подо-зревая в себе что то неладное и ухватить время в интуитивном озарении (инсайте). Но тут же разум разоблачается в двуличности, до этого убегая от времени в пространстве, теперь уже покидает пространство под властью времени.
«Разум утопический» оборачивается «хронической разумностью». То есть это даже и не разум в собственном смысле, а что же? «Болезнь ума»! «Горе от ума»! А позитивно: уместная в хроносе чувственности разумность.
Это видимо и есть мудрость и даже пре-мудрость. Разум имеет границы (Кант). Наверно это и есть «звездное небо над нами» и «нравственный закон во мне» (по Канту же, его волнующие). И время начинает светиться в словах, оттуда-сюда! Не во мне, конечно, но в пространстве междусубъектности. И мыслит уже не Я, а Мы. Так что мысль не уничтожается, а просыпается из спящего, покойного состояния в смыслах слов и рое чувств. Тут Пушкин будет кстати в предчувствии вдохновения: «и мысли в голове волнуются в отваге, и рифмы легкие навстречу им бегут, и пальцы просятся к перу, перо-к бумаге. Минута и стихи свободно потекут»! Хотя для этого должен быть зов Аполлона.
«Вместо троеточия» звучат стихи.
Да, но тут ведь все-таки вопрос — «откуда пишется?» — остается в силе? Ну да, конечно, пишется оттуда свыше! Слышится, видится! Но тогда возникает вопрос, почему? Не отсюда и теперь?
Да, в прорыве от мысли к чувственности через интуицию она сплавляется в единство, состояние вдохновения. Чувственный опыт не исчезает в разуме, хотя и используется в нем. Но в чувственности есть не только опыт, но и душевно-духовная сокровенность. Но она-то уже не субъективна, а межсубъектна, то есть таится в общении. У Батищева Г.С.: «общение-душа культуры». Так вот, если пойти на формальные пояснения, то рецепт «ощущение-восприятие-представление» переворачивается на концепт «представление-восприятие-ощущение». Как? Почему? Для чего? Субъективный топос мыслей (декоративно) сменяется пространством межсубъектности. Во вдохновенной душевно-духовной самоотдаче чело-века. «Как приношение жертвы Аполлону». И только тогда, оттуда раздается голос творца, подхватываемый голосом отсюда.
Творчество никоим образом не субъективно, оно не есть экстраполяция себя вовне. Это будет халтура, какафония или мазня. Оно собственно и есть время, но в течении его между субъектами самими (в данном случае), оно в истечении из сверхчувственности к внимающей душе. Душа открывается небесам и человек оказывается душой в себе. Большое — в малом. Вечное — в конечном. Великое — в частном.